очень нудно 
27 
Однако пора смываться. Пока шеф не вернулся и не передумал. Опасаясь возможной перемены в настроении начальства, я даже в терапию подняться не соизволил, а предпочел позвонить с пропускного пункта.
– Меня, это, сегодня не будет. Приболел я, – очень даже натурально просипел я в трубку. – Ты там передай, что меня Штейнберг отпустил.
– Сам? – ужаснулась-уточнила медсестра.
– Сам.
Не без опасений я выглянул в переулок. Черный «росинант» уже «ускакал». Слегка пришибленный очередной бессонной ночью и неожиданным расположением начальства, я бесцельно побрел по улице, стараясь все-таки выдерживать направление на станцию метро.
– Куда прешь, колхозник?
Разбитый «москвичок» с визгом затормозил в нескольких сантиметрах от моей ноги. В открытое окно выглядывало мрачно-перекошенное широкое лицо.
– Извините, – пробормотал я, отступая к тротуару и поспешно прогоняя мелькнувший в памяти образ долговязой нескладной фигуры на ночном шоссе.
– Засунь свои извинения… Доктор! Ладыгин, ты ли это! – Мордастый выскочил из машины, облапил меня здоровенными ручищами. – Я тебя не ушиб?
– Вроде нет… Чехов?
– Он самый! – маленькие глазки хитро прищурились. – Давненько не виделись. Щас ехал, о тебе вспоминал. А тут, на тебе! Доктор собственной персоной! Ну и рожа у тебя, Ладыгин! Заболел? Или с похмелья душа мается? Тебе куда? Подвезти?
– Начну с последнего, – я хрипло рассмеялся. – Подвезти.
Чехов Юрий Николаевич – до недавнего времени мой самый верный, в смысле постоянный, пациент – отставной сотрудник московского РУОПа, не так давно «вышедший в тираж» в звании полковника МВД и с хроническим расстройством желудочно-кишечного тракта. Кроме этого, Юрий Николаевич страдал также не менее хроническим чувством не то чтобы ненависти, но стойкого презрения к злостным нарушителям закона, а в последнее время – и жестоким разочарованием в жизни. Разочарование это, по моим наблюдениям, было свойственно не одному Чехову, а подавляющему большинству «отставных». Сорокапяти-, а то и сорокалетние пенсионеры, в основном здоровые, энергичные мужики, маялись от когда-то долгожданного, а теперь ненавистного безделья. Часть «отставников» спивалась тут же. Кое-кто находил занятие по душе и «по способностям». Остальные кидались из крайности в крайность – от черных меланхолических запоев до попыток начать новую жизнь и обратно, потому что делать служивые, кроме «борьбы с преступными элементами», как правило, ничего более не умели.
Юрию Николаевичу повезло. По-своему, но повезло. Пополнить шаткие ряды алкоголиков не позволяли многочисленные хронические неполадки в организме – какое, спрашивается, удовольствие от неумеренного возлияния, если приносит оно не долгожданное забвение и облегчение мирских страданий, а хандру, болезненность и неминуемое попадание в нашу клинику на неопределенный срок. Поэтому пить Юрий Николаевич научился в меру. Не сразу, но научился. Пить так, чтобы и душа имела возможность отдохнуть, расслабиться, и тело не особенно страдало.
К тому же, как говорится в народе, профессионализм, если он есть, то пропить его сложно. Уж не знаю истинных причин увольнения полковника Чехова на пенсию – ушел ли он сам или «ушли» его, – но знакомые и бывшие сослуживцы экс-полковника помнили и ценили его профессиональные качества. А потому время от времени Чехов имел возможность прервать осточертевший заслуженный отдых и освежить профессиональные навыки. Как-то раз такую возможность подбросил ему и я.
«Москвичок» Юрия Николаевича, хотя и был стареньким по фактическому возрасту, развалюхой выглядел только снаружи. Движок, любовно и неоднократно перебранный по винтику заботливыми руками хозяина, работал исправно, а в салоне машины наблюдался даже некоторый комфорт.
Я с удовольствием устроил свое бренное тело на удобном сиденье, и Чехов потянулся поменять кассету в магнитофоне.
– Не надо музыки, – запоздало воскликнул я, потому что музыка ассоциировалась у меня теперь только с одним. Но пленка уже закрутилась. От удалого и такого родного голоса солиста «Любэ» у меня навернулась слеза радости и облегчения.
– Так что, выключить? – уточнил полковник.
– Нет, эту оставь.
– Так куда подбросить-то, док? На работу али как?
– Не, Николаич. С работы я сегодня отпущен по причине нездорового вида. А куда… Сейчас поразмыслю…
– Ну, ты размышляй, а я пока все-таки поеду. Для стоянки здесь не самое лучшее место.
27 
