очень нудно 
96 
Еще ночью Колобок дотошно расспросил меня обо всех без исключения пристрастиях, слабостях и увлечениях Мишки, о которых я только мог вспомнить. Потом пораскинул своими гениальными мозгами и пришел к потрясающим выводам – главным в Мишкиной жизни были всего две вещи: работа и женщины.
Я фыркнул:
– Тоже мне сделал открытие!
На что Колобок пояснил, что суть идеи, собственно, не в этом, а в том, что, по его твердому убеждению, Мишка быстрее вспомнит что-то, касающееся работы, чем что-либо другое, пусть даже совсем элементарное. Говорить о женщинах – занятие бессмысленное, так как тема эта слишком уж широка и неисчерпаема. Кроме того, женщин – исключительно хорошеньких медицинских сестричек – вокруг было и так полно. Колесов, кстати, до сих пор самостоятельно, без подсказки, обращал внимание только на телевизор да на них, родимых, – в смысле очаровательных сестричек. Возможно, в этом направлении дело пойдет само собой. Следовательно, особо стоило сконцентрироваться на втором направлении – работе. Пока что Колесов не вспоминает, а просто заново заучивает подзабытые слова. Но если применить метод ассоциации, возможно, появится шанс расшевелить Мишкину блокированную память.
Я признался, что не имею ни малейшего понятия, в чем, собственно, заключалась Мишкина работа. Знаю только, что был он начальником научно-исследовательской лаборатории. А что именно там научно исследовали, черт его знает. Что-то медицинское, Мишка ведь «остепененный» медик.
Такая куцая информация Колобка нисколько не устроила. Он заявил, что все это и так знает, я же ему и рассказал, только гораздо раньше. А теперь должен непременно вспомнить что-нибудь еще, более существенное. Медицина в широком смысле, как и женщины, – тема неисчерпаемая.
Колобок меня достал окончательно, я поднатужился и вспомнил, что специализировался Мишка по психиатрии.
– Так это же другое дело! – вскричал счастливый Колобок.
Когда я днем заглянул в палату, ни Мишка, ни Крутиков не обратили на меня никакого внимания. Они очень увлеченно беседовали. Причем неизвестно, кому беседа доставляла большее удовольствие. Судя по всему, новый подход Крутикова к лечению пациента оказался очень даже результативным.
– Стресс, – сказал Крутиков.
Колесов несколько мгновений помолчал и отозвался:
– Ступор.
Колобок хитро прищурился.
– Псевдореминисценция, – тщательно выговорил он и с любопытством уставился на Мишку.
– Конфабуляция, – вернул тот без запинки.
Мне это напомнило игру в теннис: ты – мне мяч, я – тебе.
– Бред, – пробормотал я, разворачиваясь к выходу.
– Колесов, выйди из класса, – противным голосом сказал Мишка и строго посмотрел на меня.
Я расхохотался. Крутиков похлопал глазами, потом воскликнул:
– Какое-то воспоминание детства, поразившее воображение. Пошло дело! Скажи еще что-нибудь.
– Что? – уточнил я.
– Да все равно.
Я подумал, осторожно сказал:
– Катя.
– Конфетка, – нахально отозвался Колесов, поколебался и добавил: – Электроэнцефалограмма.
– А это-то при чем? – я почему-то рассердился.
– Вертушка, – сказал после небольшой паузы Мишка.
– Это вертолет, что ли? – поинтересовался я. – Между прочим, тебя про вертолет никто не спрашивал.
– Иди, тезка, иди, дорогой. Тебя там больные ждут не дождутся, – Крутиков возбужденно потер руки. – Видишь, нам некогда. Пош-шло-о дело!
Я ушел. А через час Крутиков заявился сам и, беспрестанно зевая после бессонной ночи, рассказал, что Мишку как будто прорвало, слова из него так и посыпались. Правда, теперь все больше невпопад. Но сейчас Колобку страшно некогда, потому что он торопится к Попову, пока того тетка не увезла под Воронеж. И мне после окончания смены придется добираться до тезкиной квартиры самостоятельно. Тем более что Чехов считает, что нам лучше передвигаться поодиночке и не привлекать к себе внимания.
Колобок написал адрес и нарисовал подробный план, как доехать удобнее и быстрее, пропустил мимо ушей мою шпильку о том, что подозрительность – дело заразное, а подхватил ее тезка не иначе как от «кента Юрки», и умчался, бросив напоследок, что Тарасов на работу не вышел, потому что заболел.
Внезапная болезнь Тарасова заинтересовала меня настолько, что я не поленился заглянуть в психиатрическое еще раз, перед тем как уйти. Но узнать удалось только то, что Тарасов позвонил сам, уже ближе к обеду, извинился и сказал, что страшно сожалеет, но чувствует себя прескверно, а потому объявляет себя временно нетрудоспособным.
96 
