Голод

Они говорят – голод будет, Алевтина Андреевна утерла платком под носом. Говорят, сначала придут холода, а потом – голод. Семен Матвеевич повел плечами: скажешь тоже, какие нынче холода, солнце за окном такое яркое. Будет голод, снова повторила Алевтина Андреевна, уставившись в одну точку. Семен Матвеевич вздохнул.

Про то, что будет голод, слухи ходили давно. Еще весной крестьянин Игнат, который два раза в неделю привозил на скрипучей телеге молоко, сплевывая ядовито пахнущий табак в дорожную пыль, как бы между делом делился с прислугой. Дескать, в деревне говорят, что божьи коровки пропали, говорил Игнат и со значением щурился. Дескать, божьи твари просто так не пропадают с глаз долой, недоброе это, нехорошее. Прислуга потом шушукалась по углам, стараясь, чтобы хозяева не услышали. Но не прошло и полугода, как хозяева услышали, – Алевтина Андреевна всегда отличалась чутким слухом, к старости же стала слышать даже то, чего не было. А уж то, что было, казалось, угадывала еще до того, как оно было произнесено. От этого Алевтина Андреевна плохо спала, вздрагивала от каждого шороха и просила плотно закрывать окна и тщательно смазывать дверные петли – чтобы не скрипели, но все равно не находила себе покоя.

Алевтина Андреевна услышала что-то, когда проходила мимо кухни. Кухарки гремели посудой, и горячий сладкий воздух доносился вместе со вздохами прислуги, которая как раз обсуждала, что будет, если внезапно наступит голод. Алевтина Андреевна даже замерла около приоткрытой двери и прислушалась. А потом засеменила к мужу.

Семен Матвеевич сидел в глубоком кресле и делал вид, будто читает газету. Все знали, что газет Семен Матвеевич давно не читает, и сам Семен Матвеевич знал об этом лучше всех. Что не мешало ему ежедневно усаживаться в глубокое кресло и, положив ногу на ногу и покачивая на носке мягким тапком, картинно углубляться в утреннюю прессу. Когда в комнату вошла Алевтина Андреевна, он даже не пошевелился.

Они говорят – голод будет, сказала Алевтина Андреевна, и тогда Семен Матвеевич все-таки пошевелился – пожал плечами. Он не любил пустых разговоров, которые, он точно знал, ни к чему не приводили и ничего не могли изменить. Но должен был как-то отреагировать: Семен Матвеевич побаивался Алевтину Андреевну, с первого дня их долгой совместной жизни он старался не перечить супруге, предпочитая поддерживать ее во всех начинаниях, пусть только словом, но – поддерживать. Сначала придут холода, продолжила между тем Алевтина Андреевна, а потом – голод. Скажешь тоже, только и произнес Семен Матвеевич и снова уткнулся в газету.

В газете его неожиданно привлекла статья на третьей странице, в самом низу. В небольшого размера тексте речь шла о вдруг сошедшем с ума продавце из кондитерской, находившейся на углу улицы в трех кварталах от дома Семена Матвеевича и Алевтины Андреевны. Говорилось, что продавец, который до поры скрывал свои зверские наклонности, два дня назад, с утра, заломив на затылок шапку не по погоде и не доходя до места службы, вернулся домой, поднял по пути неизвестно откуда взявшийся на обочине обрезок какой-то металлической трубы и этим самым обрезком забил до смерти свою жену, которая, насколько можно было понять из газетного текста, так ничего и не поняла: к приходу мужа она еще находилась в постели и даже, кажется, спала. Потом убийца, сжимая в руках окровавленную трубу, снова вышел на улицу и начал распевать там песни скабрезного содержания. После того как его задержала конная полиция, он стал плакать и молить о прощении – вроде бы он утром, у самых дверей кондитерской, услышал голос, который приказал ему сначала расправиться со спящей женой, а потом петь. Причем, по словам преступника, голос в буквальном смысле диктовал ему текст песни, которую он прилюдно и исполнил. В газете говорилось, что допрос продавца из кондитерской продолжается до сих пор, и чем дело закончится, пока неизвестно.

  39