8 
– Нет, конечно, – пожал я плечами. – Не буду же я дежурить у порога... И в суд не потащишь, разговор велся, естественно, без свидетелей. Безнадежный, по-моему, случай!
Юрий Николаевич задумался. На его грубом лице появилось выражение зловещей сосредоточенности – наверное, именно с таким выражением он выходил в былое время на схватку с бандитами.
– Да-а! – протянул он наконец. – Доказать это очень трудно. Но, в сущности, возможно. И не такое доказывали при желании... А скажите – этот больной... без постороннего, так сказать, вмешательства долго бы еще протянул?
– Трудно сказать, – заметил я. – Это зависит от многих факторов. Думаю, полгода вполне еще мог пожить. А может быть, больше... Но жену это никак не устраивает. Видимо, что-то связанное с имуществом, с наследством, может быть... Иначе зачем в ход пошли деньги? Проще было бы подождать. Может быть, он завещание грозился переписать, не знаю...
– Значит, вы не в курсе – жив бедолага или уже... того? – выразительно проговорил Юрий Николаевич.
– К стыду своему, не интересовался! – признался я. – Не видел возможности!
– Ну вот! А еще рассуждаете о гуманности! – победоносно усмехнулся Чехов. – На вашем бы месте я эту стерву так припугнул, что она сама бы в петлю залезла! А то – не интересовался! Правильно она в вас чистоплюйство определила!
Слова Юрия Николаевича меня смутили. Ситуация обернулась ко мне неожиданной стороной, и ясно высветилось, что поведение мое и в самом деле было далеко не безупречным. Наверное, действовать можно было и решительнее, и последовательнее.
– М-да, действительно... – пробормотал я. – Как-то я об этом не подумал... Действительно, следовало быть настойчивее... Сигнализировать в милицию, скажем...
Юрий Николаевич, хитро прищурясь, наблюдал за моим смущением с весьма довольным видом. Когда я окончательно запутался, он сдержанно рассмеялся и покровительственно сказал:
– Вы что всполошились? Приняли мои слова всерьез? Эх, Владимир Сергеевич! Вы на самом деле наивны, как дитя. Да ничего вы не могли сделать! Куда сигнализировать, о чем?! Нет, как говорится, трупа – нет дела! Послали бы вас куда подальше, и все. Да и эта мадам навряд ли вас испугалась бы. Она практически ничем не рискует. Вот если бы удалось зафиксировать факт насильственной смерти... Но кто этим будет заниматься? Бросьте! Просто мне, каюсь, захотелось чуточку вас поддеть. Слишком круто вы за меня взялись. Все в жизни относительно, Владимир Сергеевич! И даже медицина не в силах решить всех вопросов!
– Медицина, конечно, не решит всех вопросов, – сердито сказал я. – Но иногда проще все-таки соблюдать диету, чем проповедовать эвтаназию!
Откровенно говоря, я был сердит не столько на Юрия Николаевича, заблуждавшегося хотя и безбожно, но вполне чистосердечно, сколько на самого себя. Что бы там ни высказывалось Юрием Николаевичем в мое оправдание, а промах я допустил непростительный. Зная о готовящемся убийстве, я даже пальцем не пошевелил, ничего не предпринял, чтобы помешать ему. Никакие обстоятельства и никакие заботы не могли служить мне оправданием.
Эта мысль засела во мне занозой и окончательно лишила покоя. Мое обещание Борису Иосифовичу, что отныне я ни на шаг не буду выходить за пределы своей компетенции, было благополучно забыто. Я решил действовать не откладывая.
На следующий день после разговора с Юрием Николаевичем у меня было ночное дежурство на «Скорой». Ночь выдалась довольно спокойной, и я воспользовался этим, чтобы выяснить некоторые обстоятельства.
Дежурным диспетчером был Хоменко – флегматичный и обстоятельный молодой человек, никогда ничему не удивляющийся и не задающий лишних вопросов. Это было мне на руку.
– Послушай, – сказал я ему. – В мае, не помню, какого числа, у меня был вызов к больному Зелепукину...
– Зелепукин, Зелепукин... – наморщил лоб Хоменко. – Помню такого! Хроник, неправильные вызовы... Живет, кажется, на Котельнической набережной?..
– Он самый! – подтвердил я. – У меня к тебе просьба: пошуруй в компьютере – хочу узнать, ездил ли кто-нибудь к нему после меня?
– Можно! – согласился Хоменко и, небрежно откинувшись на спинку вертящегося кресла, одной рукой принялся перебирать клавиши компьютера.
Я смотрел на него с завистью и восхищением. Сам я вырос в те времена, когда компьютеры встречались только в фантастических фильмах, и отношение у меня к ним сохранилось с тех пор уважительно-недоверчивое, как к чему-то в принципе недоступному и недостижимому. Наверное, прояви я минимальную настойчивость, и мне удалось бы в какой-то степени освоить эту технику, но я инстинктивно удерживал себя от этого шага, словно овладение компьютером могло изменить мою сущность.
8 
