6 
Какой-то летеха пошел в нужник, через полминуты прискакал назад оглашенный, и: "Шандор! Шандор!" — глаза страшные, кричит, объяснить не может. Побежали, там висит, дергается, дерьмо в сапог стекает. Синий.
Ну, срезали, позвоночник цел оказался.
Выкарабкался. В полку много об этом говорили. То «трус», то «сломался», — то "что же, прав он". Всякое говорили, и злословили, и сочувствовали.
Шандор в это время опять лежал в лазарете. Он твердо решил, что когда его отпустят — убьет себя, только на этот раз будет рассчетливей. После этого, — по его мнению, действительно стыдного, — эпизода он даже в полк возвратиться не мог.
Не срослось. Шандору вообще не сильно везло в реализации его планов. То ли пресловутый хаос войны, то ли наследственное что-то — неумение предвидеть и создавать собственное будущее. Но только никак ему не получалось жить (и умирать) по задумке.
Прямо из госпиталя Шандора под конвоем доставили к генералу от авиации Вальтеру Гофману. Трое сопровождающих были вежливы, корректны, предупредительны, и больше походили не на тюремщиков, а на добрых дурдомовских санитаров. Шандора это задевало, но он делал скидку на то, что по какой-то неведомой причине жизнь его стала цениться в высших эшелонах.
В тряском фургоне до летного поля, затем ночной перелет на транспортном «Хенкеле», поездка по берлинским пригородам в черном «хорьхе» с занавешенными окнами. И вот уж он — почетный пленник либо хранимое сокровище — вступает в скромный кабинет человека, имевшего славу гениального до безумия.
Гофман выглядел отошедшим от дел старичком. Маленький, плешивенький, весь какой-то дрожащий, с мышьим личиком и просительной улыбкой, никак не подобающей генералу непобедимого рейха; военная форма висела на нем мешком, и был он тут совершенно, как сказали бы англичане, out of place.
— Здравствуйте, здравствуйте, капитан! Очень наслышан о вас, очень наслышан! — Гофман с энтузиазмом вскочил из-за письменного стола и подбежал к гостю, виляя, как под пулеметным огнем.
И вот же за этой несерьезной, неловкой даже повадкой Шандор — невеликий знаток душ человеческих — мгновенно и безошибочно угадал настоящего генерала Гофмана.
Да он и не скрывался. Повадка та — так, игрушка, мишура.
Гофман не был полководцем (это искусство вообще его не занимало). Но исключительную свою внутреннюю энергию он направлял на развитие самых разнообразных прожектов — и всегда доводил их до триумфального завершения. Вопреки всем и всяческим прогнозам.
Такое качество принесло ему протекцию человека, противится которому в открытую не смел никто. Что Вальтера Гофмана несказанно радовало, ибо он был рыбой крупной, хищной, но находился в окружении сущих акул, если не левиафанов.
Его прототип сверхтяжелого цеппелина на реактивной тяге произвел настоящий фурор в научно-технических кругах третьего рейха. И хотя на данной стадии технологического развития получить практическую выгоду от такой разработки не представлялось возможным, все соглашались, что в самом недалеком будущем подобные машины будут царить во пятом океане.
— Вальтер, я, право, не понимаю до сих пор, как же вам это удается? — спрашивал Гофмана один из поклонников-соперников-врагов.
— Ах, мой милый Августин! — отвечал тот с несколько ядовитой улыбкой. — Работать, работать и не жалеть никаких сил на достижение поставленной цели.
Августин (а вернее — Герман) тихо ярился и не мог взять в толк — откуда у этого старого сморчка столько пробивной силы?
Друзья (но лишь самые близкие) шутили иногда: "Вальтер, только не вздумайте скакать по люстрам! Вас, увы, не поймут".
Впрочем, злоупотреблять этой шуткой не рекомендовалось, поскольку энергия Вальтера выплескивалась временами в самых странных формах.
Благодаря такой своей живости Гофман — а было ему уже под семьдесят — до сих пор пользовался успехом у женщин, в том числе профессиональных. И если вы знакомы с этой публикой, то понимаете прекрасно, что пользоваться у них успехом совсем непросто; как непросто очаровать мастерством торга опытного багдадского купца.
Одна данцигская шлюха цинично говаривала своей товарке о Вальтере: "Выебать, может, и не выебет, но удовольствия масса".
Хотя давайте же вернемся в кабинет этого живчика, ведь там сейчас происходит одна из ключевых сцен моего рассказа.
— Садитесь, герр Дебречени, — сказал генерал, тряся руку Шандора. — Кофе? Коньяк? Шнапс, быть может?
6 
