105 
Опергруппа Кулапудова приосанилась, гордая собственной значимостью.
Капитан победоносно водил одними зрачками из стороны в сторону, не смея повернуть голову, и удовлетворенно наблюдал реакцию зависти его коллег. Только в Смурном черного чувства не замечалось, что опять же радовало Глеба Ефимовича до щекотания внутри живота.
После полковника слово взял старший лейтенант Ворохватов.
Он, как и предшественник, расхвалил ребят, вознеся их до небес. В это утро вообще звучали только добрые слова в адрес органов правопорядка и подрастающих достойных преемников действующей милиции. Дурковедам же объявлялся вечный и непримиримый бой.
Хвалебные речи растянулись на два с половиной часа. Сначала это нравилось курсантам – первые три четверти часа, – потом стало надоедать.
Клонило в сон. Когда все желающие выступили, Леха громко и от души всхрапнул. Он умел по одной, только ему известной, методике спать стоя.
Официальная часть, однако, успела порадовать всех слушателей еще один раз. Когда завершилась. Курсантов впереди ждал праздничный завтрак и лишний выходной для отличившейся пятерки. Тетя Клава с самого восхода солнца загадочно бегала по двору от кухни к складу и обратно в новеньком, до хруста накрахмаленном фартуке, разнося по округе самые соблазнительные запахи. Что она там приготовила, повариха не рассказывала даже своему любимчику Зубоскалину, который радовал ее одеждой настоящего курсанта, а не возмутительным красным платьем. Тетя Клава тихо улыбалась каждый раз, когда парень попадался ей на глаза, и ничего не отвечала на его расспросы.
Но самая большая радость произошла, когда шумная толпа учащихся ринулась в столовую, потреблять положенную им пайку. Геройская опергруппа немного подзадержалась, считая, что теперь, после успешной поимки дурковедов, будет ниже ее достоинства вести себя, как каким-то простым курсантам, и нестись сломя голову к царству тети Клавы. Снисходительно поглядывая на остальных, ребята пропустили всех вперед. Вместе с ними задержались капитан Мочилов и лейтенант Смурной, привыкший к парням и успевший полюбить их как друзей. Его больше не пугала одинаковость Утконесовых.
Нисколько. Он знал, что полностью излечился от недуга.
Именно в этот момент группу людей, за последние дни ставшую настоящей, сплоченной командой, окликнули. Ребята обернулись, просияв радостью, а Владимир Эммануилович побледнел, схватившись за начавшее пошаливать сердце.
В воротах школы стоял и смущенно улыбался Федор Ганга, раскрашенный побледневшими за неделю пятнами зеленки. Во время болезни он немного похудел, отчего стал выглядеть выше и стройнее. Федя скалился в ослепительной белозубой улыбке, на которую с долей зависти посматривал Дирол. А у каждого бока курсанта стояла красивая девушка Люда, деликатно придерживая его под оба локтя. Володя закатил глаза и попробовал упасть в обморок.
Рецидив был налицо: девушка двоилась, совершенно не соглашаясь принимать во внимание лечение, проведенное предприимчивым капитаном. К тому же, издеваясь над лейтенантом, она стояла не рядом с ним, как мечталось Володе по ночам, когда голова его касалась подушки, а около зеленого потомка мавров. Какая несправедливость!
– Меня выписали, – довольно произнес Федя.
Что тут началось! Казалось, курсанты встретили своего товарища после длительной разлуки, в которой неизвестные опасности ежесекундно угрожали жизни Ганги. Парни окружили смущающегося Федю со всех сторон, высоко задрав головы, наперебой стали рассказывать волновавшее всех со вчерашнего вечера событие. Федор только удивленно хлопал глазами и изумленно восклицал: «Да ну!» Глеб Ефимович, постояв немного в стороне, махнул рукой на разницу в возрасте и званиях, вклинился в самую середину толпы и от души стал заливать, приукрашивая реальные события расцвеченными подробностями, плодом живой фантазии капитана.
– Они ни в какую не хотели раскаиваться. Угрожали добраться до меня через своих людей, которые, как уверяли преступники, стоят на высоких постах не только в нашем городе, но и в правительстве Москвы.
Так-то, братцы...
Смурной не заметил, как оказался в стороне от возбужденной компании.
Он грустно изучал плацдарм, сквозь асфальт которого пробилась упрямая травинка. Она с вызовом смотрела на солнце и на него, Володю, презирая его уныние.
– А вы сегодня читать стихи будете? – раздалось у самого уха.
105 
