26 
Совсем юная девушка очень строго смотрела на меня сквозь большие очки.
– Девушка, а с кем еще я могу поговорить на эту интересную тему, кроме вас?
Девушка обиделась и сказала:
– С вами здесь на подобные темы никто разговаривать не станет – будьте уверены.
– Прекрасно. А если повторится подобный случай, я могу в тот же день обратиться к вам с просьбой предоставить мне информацию?
– Если вы будете состоять в родственных связях с указанным лицом – тогда пожалуйста. А так – нет.
– Все понятно. Спасибо большое.
Пришлось уйти из лаборатории ни с чем. Порядки здесь строгие. Но понять персонал можно – кому интересно разговаривать на столь щекотливые темы с посторонним человеком, заведующим терапией коммерческого лечебного учреждения?
* * *
– Сергей Львович, мне бы не хотелось больше никаких неприятностей. Вы же знаете, что Штейнберг очень быстр на расправу.
– Не волнуйтесь, Степан Алексеевич. Уверяю, все будет в полном порядке, я вам это обещаю.
– Зачем вы вообще беретесь за подобные дела, ответьте мне на этот простой вопрос?
– Если человек меня просит, как же я могу отказать? Я же не зверь, правда? Да к тому же и сумма соответствующая прилагается.
– Не будьте так самоуверенны. Мне кажется, все эти несчастные случаи в последнее время становятся слишком подозрительными и нереальными. Не забывайте, что мы все под пристальным наблюдением.
– Мы под наблюдением? Что вы, Степан Алексеевич! Под наблюдением наши молодые кадры, которые при случае нужно увольнять – мы же и без них справлялись, правда?
– Ну, это вы зря. Хорошие люди никогда не помешают. Ладно, вы, конечно, вне всяческих подозрений, как и вне конкуренции. Хотя этот Воробьев неплох, неплох, надо признать. Как он мог тогда с той девочкой так неаккуратно – не понимаю. Рука точная, сильная, и видно, что талант.
– Ну, со всеми бывает, что ни говори. Кстати, а что этот строптивый терапевт постоянно возле морга крутится?
– Кого вы имеете в виду? Ладыгина?
– А у нас есть еще кто-то сильно строптивый, кроме него?
– Пусть себе крутится – его проблемы.
– Ну, не скажите. В прошлый раз вон как нехорошо получилось с телом.
– Да, получилось нехорошо. К тому же вы меня не предупредили – я выглядел полным идиотом. Но вы разобрались с виновными?
– Я сделал им выговор и этим ограничился. Не хватало еще, чтобы они пошли к Штейнбергу жаловаться. Хороши бы мы были тогда, а, Степан Алексеевич?
– Согласен, Сергей Львович.
* * *
– Уходите?
– Ухожу.
Юдин грустно, но твердо смотрел на меня сверху вниз, стоя возле стола.
На столе лежало его заявление об уходе по собственному желанию. Я перечитывал его уже не в первый раз и все не мог придумать, что бы ему такого на прощание сказать. Сказать такое, что ему потом захочется вспомнить, и вспомнить не без удовольствия.
– Куда уходите, Павел Петрович? – спросил я, так ничего и не придумав.
– В Склифосовского меня звали. У меня там научный руководитель служит. Буду над кандидатской работать, – терпеливо объяснил мне Юдин.
Я ему был благодарен за то, что в его голосе не было совершенно никаких эмоций, – в противном случае мне было бы непросто не наговорить ему лишнего.
– Науку, значит, будете двигать?
Юдин молчал.
– Замечательно, – бормотал я, подписывая заявление. – Теперь пожалуйте к Штейнбергу.
Он молча вышел, а я подумал что-то о том, что крысы бегут с корабля. А потом устыдился и отругал себя. За что мне было его судить?
Я, например, тоже хорош. Мог бы уже давно принять какие-нибудь меры, разобраться сразу же и до конца. Вот поди ж ты – меня не касается, ну и ладно. Времени потерял достаточно – носился со своими личными проблемами. Теперь большая часть следов потеряна – ничего никому не докажешь. Догадывайся теперь, не догадывайся – твои личные трудности. Ничьи догадки для следствия ничего не значат без вещественных доказательств. А где они теперь, эти доказательства? Нету их, и все тут.
Другое дело, что если уж что-то серьезное в нашей клинике затеялось, то вполне может быть и продолжение. А может и не быть – вот в чем проблема. Надо ждать. И быть готовым.
* * *
Дима смотрел в треснувшее стекло, потягивая горький чай из железной кружки. Чтобы тусклый свет лампочки не мешал ему наблюдать, он выключил свет и оставил только включенный телевизор, убрав звук до минимума. Сегодняшняя ночь была последней ночью его дежурства, и он надеялся, что хотя бы сегодня ждет не напрасно. Напрасные ожидания теперь становились его профессией, и он к этому постепенно привык.
26 
