Лея Любомирская

Марселину Гонсалвеш

В доме Марселину Гонсалвеша считают снобом. Вроде бы он и любезный, и вежливый, но есть в нем нечто, что заставляет неодобрительно поджимать губы собирающихся на галерейке соседок.

— Зазнался, — качает головой соседка слева дона Мария, та, что припадает на левую ногу и все время что-то шьет. — Как стали за ним с работы шофера с машиной присылать, так и зазнался.

— Да ну что вы такое говорите, дона Мария! — едко возражает соседка справа дона Лурдеш, чей муж в позапрошлом году сбежал со свидетельницей Иеговы. — Да он с самого детства таким был! Я ж его помню вот таким еще! — дона Лурдеш наклоняется и отмеряет сантиметров пятьдесят от пола, показывая, каким именно она помнит Марселину Гонсалвеша.

— А по-моему, он очень симпатичный, — робко произносит толстенькая бразильянка Марсия, чья квартира находится прямо напротив квартиры Гонсалвеша. Марсия живет в доме каких-то пять лет, и еще не уверена в том, что имеет право голоса. — Вчера, когда лифт не работал, сеньор Гонсалвеш коляску мне помог затащить.

Дона Мария и дона Лурдеш скептически переглядываются. Дона Мария издает смешок и энергически перекусывает нитку, а дона Лурдеш вздергивает брови и пожимает левым плечом.

— Затаскивание колясок, — написано на ее лице, — это далеко не самое главное, и Марселину Гонсалвешу, затаскивающему коляски, так же далеко до симпатичного человека и доброго соседа, как самой Марсии до доны Лурдеш.

Марсия понимает безмолвное послание, тушуется и старается побыстрее улизнуть с галерейки.

— Девчонка, — осуждающе качает головой дона Мария. — “Ах, сеньор Гонсалвеш такой симпатичный!” — пищит она с бразильским акцентом, передразнивая Марсию. — Кажется, скоро этот ее Жильсон не сможет пройти в дверь из-за развесистых рогов!

— Не удивлюсь. У них, у бразильцев, все не по-христиански, — сурово припечатывает дона Лурдеш. — Помните, дона Мария, как дона Консейсау де Са наняла домработницу-бразильянку? Я тогда сразу ей сказала… — и достойные сеньоры, позабыв о Марселину Гонсалвеше, с жаром углубляются в сравнительный анализ домашней прислуги.

Между тем Марселину Гонсалвеш сидит дома и мается головной болью. Ему страшно хочется выйти и выпить кофе в кафе на углу, но домработница, которая обычно сопровожает его, взяла отпуск, а в одиночку Гонсалвеш выходить не любит. У Марселину Гонсалвеша есть одна странная и необъяснимая особенность — куда бы они ни шел, он всегда попадает в другое место. В юности это приводило его в отчаяние, а потом ничего — попривык и даже начал находить в этом некоторое удовольствие. Бесконечно экспериментируя, Гонсалвеш выяснил, что, выйдя за хлебом, он оказывается в дальней аптеке, а собираясь наведаться в библиотеку, обнаруживает себя на вокзале Санта-Аполония, почему-то всякий раз на третьей платформе. Он даже не поленился составить персональный путеводитель, чтобы не теряться всякий раз, когда приходится выносить мусор в отсутствие прислуги. Теперь, планируя поход в аптеку, Гонсалвеш внушает себе, что идет за хлебом, а перед тем как выскочить за сигаретами, складывает в сумку плавки и полотенце, как будто собирается в бассейн. Это очень утомительно, но лучше так, чем одеться для рождественского обеда, а вместо ресторана оказаться в багажном отделении автобуса, едущего в Испанию.

В какой-то момент головная боль и желание выпить кофе становятся невыносимыми. Марселину Гонсалвеш поднимается, кладет в карман бумажник, проводит расческой по волосам и выходит. Дона Мария и дона Лурдеш провожают его неодобрительными взглядами, а толстенькая Марсия, вывозящая из квартиры коляску с такой же толстенькой девочкой внутри, радостно ему улыбается. Марселину Гонсалвеш, посторонившись, пропускает ее в лифт, затем заходит сам. И только нажав на кнопку первого этажа, понимает, что забыл дома свой путеводитель.

©Лея Любомирская, 2005

Лея Любомирская

Цветок к цветку

— Ше-пот-роб-ко-е-ды-хань-е-тре-ли-со-ло-вья, — заунывным хором тянут девочки, и от их размеренных голосов у Розы звенит в ушах, а в голове делается сумрачно и пусто, как в заброшенной беседке. Розе даже начинает казаться, что внутри ее головы бегает маленький серый паучок, точь-в-точь как тот, что сплел в беседке большой гамак, и теперь целыми днями только и делает, что покачивается в нем, а стихов не читает, ни хором, ни в одиночку.

  35