2 
Он замолчал и, видно, подумав, что убедил своего хозяина, занял прежнее место в кресле. Паралитик тоже молчал, но его изжелта-бледное лицо начало багроветь. Тяжелые вислые щеки задергались. Человек в черном костюме, увидев эти не шибко благоприятные признаки, снова выскочил из кресла, как черт из табакерки, и открыл было рот, но тут паралитик, подавшись вперед, рявкнул:
– Да что ты мне тут втираешь, чмо? Кредит в банке, кредит он взял! Ты кому тут будешь таким порожняком греметь, падла? Ты, блоха узкоглазая? Ты бабам будешь яйцами звенеть, а мне тут не мудозвонствуй! «Банк». Знаю я, какой это банк!
– Да я…
– В общак ты руку запустил!! – загремел паралитик, подаваясь вперед. Это стоило ему страшных усилий, потому что одутловатое лицо залилось краской и стало красно-кирпичным. На лбу натужно вздулись две иссиня-багровые вены. – В общак – вот откуда ты кусок оттяпал жиррный!! А ты знаешь ли, сука, что делают с теми, кто запускает лапу в общак? По закону с такими разговор короткий: отрезают уши и выкалывают глаза, а если совсем конкретно обделался, то еще и опускают! Понятно тебе, чмо?
Он почти без сил откинулся назад и кривящимися губами, полушепотом добавил:
– Если через три дня не вернешь вдвойне все, что хапнул, – пеняй на себя, крыса! У меня крысятничество не прокатит, въезжаешь в поляну, нет?
– Да, – с трудом ответил тот. – Верну. В срок.
– Вдвойне, понял?
– Понял…
– Сдашь дела, – приказал паралитик в спину уже выходящей из комнаты «крысе». – Сам понимаешь, кому сдавать… да? Кайдану сдашь.
Ноги, став ватными – по жилам предательски раскатилось расслабляющее, парализующее тепло, – подогнулись, он едва совладал с ними. Человек в черном костюме не поверил своим ушам. А потом пришлось поверить, потому что паралитик повторил свое распоряжение громче и отчетливее. Человек в черном костюме смотрел на застывшую перед ним огромную рыхлую фигуру в инвалидном кресле. Смотрел, не мигая. Он знал, он прекрасно понимал, что означает эта короткая, как контрольный выстрел в голову, фраза: «Сдашь дела…» – а кому, это уже и не особенно важно. Сдать дела означало самому сунуть голову в петлю. Внезапно проснулась злоба. И что, эта рыхлая туша напротив, в кресле, в самом деле думает, что он, как зомби, покорно сунет свою голову в эту петлю? Принесет себя в жертву этим устаревшим давно «понятиям», по которым живет вот этот жирный полубезграмотный уголовник, возомнивший себя богом и царем города, да и всего края? Да никогда! Это глупо, глупо, и он не какой-нибудь малолетний «бык» из лагеря, где воры воспитывают себе смену – где эти лагеря, под Хабаровском, что ли, где-то в тайге? Нет!
– Ты меня понял? Иди!
– Хорошо, – пробормотал человек в черном костюме и вдруг широко шагнул к креслу паралитика. Мутно дернулись опухшие нездоровые веки, в него уперся немигающий взгляд хозяина. Хозяина? Да почему же! Разве это он, вот эта жирная немощная туша, вот уже целый год держит контроль над Владивостоком? Разве он ведет эту громадную, страшную, опасную работу, требующую постоянной отдачи, дикого напряжения, стальных нервов, совершенной расчетливости и бессердечия? Да нет, вовсе нет! Эта туша давно уже не способна ни на что, кроме как жрать за десятерых, тупо ходить под себя и отдавать вздорные распоряжения, да еще слепо верить, что это самодурство будет проведено в жизнь точно и беспрекословно. Слепо подчиняться!! Нет… рано или поздно ЭТО должно случиться, и пусть это произойдет сейчас. А если он выйдет из этой комнаты, то очень скоро этот черный костюм от «Brioni» сменится на похоронный смокинг и лаковые туфли на картонной подошве!
– Ты еще здесь? – глухо спросил паралитик. – Я же сказал, чтобы ты…
– Чтобы я!.. – перебил его тот. – Я-я! – прохрипел он с ганноверским акцентом и, выбросив перед собой две смуглые руки с клешневатыми кистями, вцепился в горло паралитика, затянутое жировыми складками. Под его пальцами перекатился ком, громадная туша захрипела, широко раскрыв глаза и выстрелив в убийцу мутным и ошеломленным взглядом… а человек в черном костюме, напрягая все силы, стискивал пальцы и выжимал жизнь из этого ненавистного жирного горла, из этого громадного, тошнотными запахами пропитанного тела. Никакой парфюм, никакие гели, кремы и дезодоранты не могли устранить эти запахи, застоявшиеся, тошнотворные запахи наполовину умершего уже тела.
Паралитик закричать не мог, только какой-то клекот вылетел из его перекошенных судорогой слюнявых губ. В громадном рыхлом теле еще таилась сила, и паралитик сумел оторвать от себя убийцу и оттолкнуть, отшвырнуть его к трюмо. Зеркало, казалось, пошло волнами, как будто бросили камень в вечерние воды, а потом, рассадившись на длинные кривые кинжалы, рухнуло на пол звенящей стеклянной грудой. Одним из осколков поранило предплечье человека в черном костюме, он вскочил, схватил кусок стекла, не замечая, что режет себя пальцы, но потом отшвырнул зеркальный обломок и снова вцепился в паралитика, жадно хватающего посиневшими губами воздух.
2 
