91 
— Я прикладывала к твоей голове холодные компрессы, — виновато сказала Наташа, придерживая его за воротник рубашки, вероятно, боясь, что он сделает резкое движение головой.
— Сколько сейчас времени? — спросил он.
— Уже почти пять вечера.
— И ты до сих пор сидишь тут со мной?
— Ты же запретил мне выходить на улицу без твоего разрешения, — она грустно улыбнулась и, поднявшись, добавила:
— Илья еще спит. Сильно они ему лицо попортили. Но он спал хорошо, не то что ты.
Прости, я не хотела.., так получилось.
Влад подумал, что она снова извиняется за тот досадный, но пренеприятный удар «аграном» по голове, доставляющий теперь столько неудобств и страданий не только ему, но и ей самой. Поднял было на нее глаза, чтобы заверить, что все хорошо, чтобы саркастически посетовать — ну что еще можно ожидать от безмозглой взбалмошной бабы, что он и не заблуждался особо на ее, Наташки, счет.., что он все давно забыл и простил.
Но все слова, насмешливые и грустные, наигранные и искренние, застыли на губах Влада, когда он увидел, как она смотрит на него. Нет, это не о том параноидально-истерическом столбняке, той неотвязной чесотке нелепых и надуманных чувств, которая в душещипательно-слезовыжимательных масскультовских фильмах про любовь патетически именуется высокой страстью. Неизвестно еще, была ли способна на эту пресловутую страсть эта в меру красивая, в меру глупая девушка. Но в ее глазах было что-то такое, отчего ему сразу стало беспощадно ясно, по поводу чего она извиняется.
Да, Илья в самом деле спал спокойно и не нуждался в ее уходе, а он, Влад, действительно бредил и кидался во сне после того, как приехал из загородного дома Лукинского. Но она и хотела, чтобы он нуждался в ее заботе.
Потому что она не могла отойти, оторваться от него, Владимира Свиридова, и теперь, когда он проснулся, смотрела на него так, как не смотрела ни одна женщина.
Не потому, что ни одна женщина не любила его больше, чем способна любить она, Наташа. А потому, что ни в чьих других глазах он не пожелал бы, не позволил бы себе увидеть большей любви.
А теперь она просила у него прощения за то, что хотела этой его слабости и бреда, чтобы сидеть вот так возле него и следить за каждым его жестом.
— Ладно, — сказал Влад и медленно поднялся и сел, — вечер воспоминаний несколько затянулся, пора бы свистать отбой.
Никто не заходил?
— Заходил, — слабо улыбнувшись, отчего ее бледное лицо чуть порозовело, ответила Наташа. — Я не открыла, как ты и просил.
— А ты не посмотрела в глазок, кто это был?
— Какой-то священник. Такой огромный, что перегородил всю площадку перед дверью.
— Ты вот что, — Свиридов зашевелился и сел на диване, — если этот священник вдруг вздумает прийти еще раз, а ты каким-то образом тут будешь, то впускай его, не раздумывая.
— А он уже вошел сам, сын мой! — раздался звучный бас, и в комнату ввалилась огромная фигура отца Велимира, в миру Афанасия Фокина. Пресвятой отец был окружен плотным кольцом обитающей в квартире живности: над головой его с диким воплем «Грррром небе-есный!!:» нарезал круги Брателло, о ноги пастыря терся здоровенный пушистый кот Тим, спящий круглые сутки, чье пробуждение не по поводу приема пищи или, напротив, отправления естественных нужд, а просто так, ставилось в ряд событий чрезвычайных, как-то: наводнение, землетрясение, дурное настроение соседки напротив и обесценивание национальной валюты в четыре раза.
На руках Фокина сидел довольный Наполеон в треуголке, ел банан, вероятно, принесенный ему как гостинец, и попутно играл большим серебряным крестом на груди служителя культа.
— Он сам открыл дверь, — словно оправдываясь, произнесла Наташа, — может, у него были…
— Не было у меня ключей, дочь моя, — провозгласил отец Велимир, отдирая шкодливые лапы Наполеона от собственной уже изрядно взъерошенной бороды. — Просто дверь была закрыта на один простенький замок, и господь споспешествовал мне отворить его, дабы вступить в предел сей! — Отец Велимир елейно закатил глаза, а потом насмешливо глянул на Влада:
— А что это ты, брат, взял за моду валяться с проломленной башкой? Или это господь бог наконец покарал тебя, скинув на голову что-нибудь вельми тяжкое…
— Скинул, скинул, — отпарировал Свиридов, — куда уж тяжелее такой туши, как ты. Вот воистину праведный служитель церкви.., открывает двери на манер мелкого домушника. «Стучите, и отворят вам», — прогудел он цитату из Священного писания, искусно подделываясь под густой бас отца Велимира.
91 
