очень нудно 
121 
— Ну, говорит Бабья Жаба, делать тебе нечего, путевой обходчик Бескудников, придётся поработать на меня три дня, раз с кнопкой нашей такое недоразумение получилось. Потом домой пущу. (А сам видно довольный. Бивни ходуном ходят, а пасть словно топка — столько там нынче на радостях огненных зайцев. И про жену ни слова, которую извести грозился. Сам Бескудников про жену-то спрашивать побоялся, а ну как запамятовал змей? Ни к чему тогда напоминать.).
Работа у Бабьей Жабы путевому обходчику Бескудникову нетяжёлая досталось, да хлопотная.
В первый день надо было у змея из правого бока красные перья повыдергать, и в левую ноздрю затолкать — они, перья, в левой ноздре синими становились за сутки. Во второй день повыдергать из левого бока синие перья, и в правой ноздре разместить, чтобы они на следующий день покраснели, а те, что вчера красными из правого бока в левой ноздре синими стали, вынуть, и в левую (синюю) половину Бабьей Жабы аккуратно повтыкать. А новые перья заложить. На третий день всё, что из красного синим стало и из синего красным вынуть, повтыкать, опять вынуть, и снова, куда кому положено поместить. А кто уж дальше этой дуротой занимался, Бескудников не узнал, потому, что вышел его срок, усмехнулся Бабья Жаба, пыхнул пламенем напоследок, и оказался путевой обходчик прямо у стрелки разводной, недалеко от дома.
Идёт путевой обходчик Бескудников к дому, а сам ног своих от волнения не чует. Колотится его сердце, сбиваясь. То вскачь сердце пустится, то ровные удары отсчитывает как колокол церковный. Только не было церквы на той станции дальней, потому и слыхом не слыхивал, на самом деле, Бескудников, как они, колокола, звонят. Смотрит — сидит на венском стуле у самых путей старичок какой-то, руки на колени положил — по всему видать давно так сидит. Дряхлый-дряхлый. Волос седых до пояса выросло — все в репьях, в колтунах. Борода седая спутана. На руках ногти чёрные. А сами руки трясутся, и вены на них будто корни. У ног пёс слепой. Тот, что с путевым обходчиком Бескудниковым ещё три дня назад в обход ходил. И сам старик, вроде как незрячий. Повернули они оба бельма на путевого обходчика Бескудникова, и дышат тяжело. Псу — нет бы узнать, руки лизать броситься, так ведь с места не шелохнулся.
— Кто ты, старик, такой будешь? Давно ли сидишь так, а то, уж, почитай, всю жизнь я в этих краях прожил, а тебя не видал ни разу даже мельком. Уж не отбился ли ты от поезда-какого по старости да немощи?
Подышал старик свистом, запустил когтистую руку в бороду, вытер от белых слюней уголки губ большим и указательным пальцами, и говорит. А голос у него высокий, издалека откуда-то, как человек в колодец свалился.
— Зовут меня Бескудников. Был я здесь путевой обходчик. Жил себе с женой своей ни бедно, ни богато, без особого роскошествования, да и с голоду вовсе, по правде говоря, не пух. Ковылял день-деньской с фонарём керосиновым и со псом слепым вот этим вдоль путей, тюкал по шпалам и рельсам молоточком, а за то мне жалование полагалось. А как поломка какая — пузырь, или трещинка в рельсе, или, там, гайка от шпалы отскочит, надлежало мне на путях стать, да фонарём размахивать, чтобы беды с паровозом не вышло. Словом, был себе, и горя не знал. Только случилось со мной помутнение, обозвал вдруг, ни с того, ни с сего, жену я свою любезную обезьяной уродливой, а она подумала, что не люблю я её больше — пошла, и в тот же день в баньке холодной удавилась, потому, как любила меня пуще жизни. Хотел я под поезд броситься, да только поезда по этой ветке редко ходят. Сел я на стульчик венский состава подходящего ждать, да так и сижу тридцать лет без дня. Вон и пёс со мной. Давно бы помереть ему по мере лет пёсьих. Видно, рядом с хозяином не берёт его смерть…
Замолчал старик, а путевой обходчик Бескудников кинулся к дому, а дома то и нет в помине. Только печная труба торчит, брёвна обугленные, и остав кровати железной с ржавыми шариками и перекладинами. А на земле повсюду из пепла цветы голубые колыхаются, точно в тех местах, где слёзы женины некогда через половицы просочились. Закричал тут путевой обходчик Бескудников, завыл как гудок паровозный, бросился бежать по путям, да только всё в одно и тоже место прибегал, где старик на венском стуле сидел, узловатые руки на тощие колени положив.
А железная дорога вдаль между холмов уходит, словно ехать по ней и ехать, и проезжать леса, поля, и горы, и реки, и города, и мосты, и гулкие тоннели, и посёлки, где вприпрыжку за паровозом босоногие дети.
121 
