28 
Дверь яростно заскрипела, впустив очкарика в белом халате.
- Ну-с, Квакина, - он склонился над Катькой. – Как себя чувствуете сегодня?
- Сегодня? – обалдела Катька. – Я что, давно здесь? Вы кто? Где мои дети? Где я?
- Ну-с, хватит, хватит, - добродушно рассмеялся очкарик. – Каждый день одно и то же.
- Что, одно и то же, - Катька попыталась приподняться. – Вы кто?
- Я ваш лечащий врач. – очкарик полез лучом тонкого фонарика Катьке в глаз. – Пантонов Юрий Юрьевич.
- Гандонов ты, а не Пантонов, - криво улыбнулась Катька. – Это меня Квакин сюда упек, чтоб детей после развода не забрала, да? Говори, гнида очкастая.
- Зря вы так, Катерина Алексеевна, - он удовлетворенно причмокнул. – Муж ваш тут совершенно ни при чем. Вы отдыхайте пока. Завтра будем снимать повязки.
- Повязки? – Катька попыталась скосить глаза из стороны в сторону. Получилось не очень. То есть, совсем не получилось. Как будто веки заклеили скотчем. – Слышь ты, нус-гнус, я щас милицию вызову.
Очкарик захихикал и пошаркал ботинками к выходу.
- Подожди, миленький, - быстро зашептала Катька. – Как там тебя, Юрий Юрьевич? Отвяжи меня, Христа ради. У меня детки маленькие дома. Что хошь для тебя сделаю, только отпусти.
- Завтра, Катерина Алексеевна, - стоя в дверном проеме, он показался Катьке похожим на артиста из недавно просмотренного сериала. – Всё завтра.
Дверь захлопнулась, гулко разбудив заснувшее эхо.
В носу у Катьки защипало, как в детстве, когда мама незаслуженно отлупила ее. Сейчас, как и тогда, хотелось держаться, быть сильной, вырасти и отомстить всем своим врагам. Но, как и тогда, слезы лились ручьем. Всхлипнув, Катька забылась беспокойным сном.
Яркий луч лампы бил в глаза, проникая прямо в мозг.
- Екатерина Алексеевна, - бритый наголо мужик в расстегнутом пиджаке тряс ее за плечо. – Очнитесь! Да, очнитесь же! Пантонов, ты ж говорил, что она готова?
- Да готова она, - Катька услышала знакомый голос. – Все показатели в норме. Прикидывается.
Бритый хлестко ударил Катьку ладонью по щеке. Искры сыпанулись из закрытых глаз Катьки, заставив их открыться.
- Так-то лучше, - удовлетворенно поскреб лысину бритый. – Очухалась?
- Вы кто? – шевельнула губами Катька.
- Мы то? – бритый сел за стол, аккуратно собрав в стопку листы бумаги. – Мы, милочка, госбезопасность. Слышала про такое?
- Слышала, - согласно закивала Катька. – А где мои дети?
- Дети твои в надежном месте, - бритый подтолкнул к ней стопку бумаг. – Вот, посмотри, детки твои на природе отдыхают. А от того, как ты нас будешь слушаться, зависит то, как быстро ты с ними встретишься. Ферштейн?
- Ферштейн-лихтенштейн, - забормотала Катька. – Это что, я в 37-й год попала? Или тут кино какое снимают?
- Ага, кино, - бритый грузно поднялся из-за стола и, перегнувшись через столешницу, ткнул пальцем прямо Катьке в глаз. – А я Ален Делон в главной роли.
- Тимофей Игнатьич, - укоризненно заблеял очкарик. – Вы так всю мою работу насмарку пустите.
Катька молча плакала, прикрыв глаз ладонью.
- Итак, - бритый опустился на стул. – Если приоритеты расставлены, можем начинать. – Квакина! – рявкнул он. – Сюда смотреть!
Катька ойкнула, преданно глядя на него.
- Значит так, Катерина, - бритый раскрыл папку. – Ты ни в чем не виновата. Ни ты, ни твои дети. Все матушка-природа замутила, когда создавала тебя. – Он придвинулся ближе вместе со стулом. – Тебе никогда не говорили, на кого ты похожа?
Катька обрадованно закивала.
- На папу, на кого же еще? Все говорили.
- Дура, - хлопнул по столу бритый. – Пантонов, зеркало.
Очкарик услужливо склонился перед Катькой, держа на вытянутых руках большое зеркало.
«Видно бритый этот большой начальник», - подумала Катька, скосив глаза в зеркало. – «Раз доктор ему так прислуживает».
Из зеркала на Катьку смотрело знакомое до боли лицо. Но это была не она.
- Кто это? – выдохнула Катька. – Что вы со мной сделали?
- Это заслуженная артистка России Крановская, - бритый махнул рукой в сторону Катьки. – Узнаешь, Екатерина Алексеевна? Или теперь тебя будем называть Ириной Алесеевной? Как Крановскую, а?
- Еще раз, Катерина, - бритый устало потер переносицу. – Подходишь к юбиляру, хрипишь про свое больное горло, сокрушаешься, что не можешь петь в его честь и предлагаешь компенсировать незадачу страстным поцелуем.
28 
