очень нудно 
42 
Придумала мне дело Захариха: прийти одной в полночь на кладбище на убывающей луне, найти могилу с таким же именем, как у папеньки. И закопать в нее одну из кукол Мари, слепленную ею на свадьбу. Затем проделать то же со второй куклой, только похоронить в могиле с именем мачехи. Захариха сказала, что эти куклы, которые так забавляли моего папеньку, охраняют отношения между моим отцом и мачехой.
Брожу по кладбищу в одиночестве, пугаюсь каждого шороха. В такой непроницаемой тишине даже шелест потревоженного ветром листа раздается громом. А когда под ногами трещат сухие ветви, я так и обмираю от страха. Не уйти мне живой, не уйти!
Не могу найти нужную могилу. Обхожу длинные ряды, подхожу к каждому кресту, внимательно вглядываюсь: ищу знакомое имя. Путаюсь, теряюсь, забываю обратный путь, плачу, раз, споткнувшись, падаю. Поднимаюсь, вытираю грязной ладонью слезы, опять иду. Думаю о Мари, и это мне придает решимости. И, как нарочно, именно тогда, когда я думаю о мачехе, нахожу могилу с папенькиным именем. Приседаю перед нею, кладу на землю принесенный сверток, разворачиваю тряпку и гляжу в растерянности на куклы ненавистной Мари. От страха я запамятовала, как велено было сделать: закопать куклу с лицом мачехи или с лицом папеньки? Кажется, Захариха говорила, что в могилу с именем папеньки нужно уложить «Мари»… Но меня одолевают сомнения, потому что правильным теперь кажется поступить наоборот: в могилу с папенькиным именем закопать «его» куклу. Я достаю ее и только сейчас понимаю, что забыла взять с собой что-нибудь, чем можно вырыть яму. Но делать нечего, не возвращаться же назад. Могила свежая, я зачерпываю жирную землю прямо ладонью, но с визгом и отвращением тут же встряхиваю рукой, почувствовав в горсти шевеление дождевого червя. Какая гадость! Но, содрогаясь от отвращения, продолжаю рыть ямку. Когда она готова, кладу в нее куклу и торопливо засыпаю землей. Сердце колотится так, что громкий звук его, кажется, разносится по всему кладбищу. Встаю с колен и, шатаясь от слабости и волнения, бреду дальше. Лишь половина дела сделана. А самое сложное – впереди: отыскать нужно вторую могилу, да уже с именем мачехи. Мари. Имя чужестранное. Барское, не деревенское. Вряд ли кто из упокоенных простолюдинок носил это имя: все Глаши, Прасковьи, Марфы… Марии тоже часто попадались, но мне нужна Мари.
И вдруг я вспоминаю! Папенька рассказывал, что называл мою покойную матушку не по полному имени, Мария Алексеевна, а ласково – Мари. И я, пока не иссякла решимость, бегом направляюсь к той части кладбище, где находится семейный склеп. У меня нет другого выхода – только этот. Маменька меня простит.
А вот и усыпальница. Печально свесивший голову, со сложенными крыльями ангел перед входом хранит покой моих предков. Не глядя на него, не рассматривая его завороженно, как обычно, я вхожу в склеп и склоняю голову у могилы моей матери. Тихий шепот, раздавшийся за спиной, пугает меня до вскрика. Оборачиваюсь – никого. Но, может, матушка, напуганная тем, что я собираюсь сделать, желает меня остановить? Но я по-прежнему полна решимости, рассматриваю гробницу, думая, как схоронить куклу? Крышку не поднять, пол каменный. Закопать куклу перед входом? И вновь шорох за спиной пугает меня почти до обморока. Я оглядываюсь – никого нет. Страх наваливается на грудь тяжелой плитой, стискивает горло так, что я едва не задыхаюсь. Сознание мутится, я боюсь лишиться чувств и просто кладу куклу на гробницу моей матери. Не оглядываясь, выскальзываю наружу. Свежий ветер приводит меня в чувство. Но вдруг луна, освещавшая кресты, заходит за тучу, и становится так темно, что хоть глаз выколи. Рядом со мной всколыхнулся воздух, почудилось какое-то движение, словно кто подошел ко мне. На меня дохнуло сырым холодом и смрадом, чьи-то невесомые ладони коснулись моей шеи… И я лишилась чувств.
* * *
Вернулась Ада домой уже ближе к полуночи. После того, как они с Борисом расстались, она еще долго кружила на машине по ночным автострадам, съезжая с одной дороги на другую, исследуя новые маршруты, но не запоминая их. И точно так же хаотично перебирала свои воспоминания и ощущения, проживая остаток дня не столько в настоящем, сколько в прошлом. Сожалений не было, грусти – тоже, предаваться напрасным мечтам о том, чтобы их чувства вновь заполыхали всепоглощающим пожаром, она также не собиралась. То, что случилось сегодня, не было началом новой главы, а, скорее, дописанным наконец-то эпилогом. Она пролистывала воспоминания, как открываемые наугад страницы когда-то любимого романа, перечитывала пометки на полях, иногда улыбаясь своей наивности. И с каждой перевернутой страницей лишь тверже убеждалась в том, что уже не живет, участвуя, как героиня, в том сюжете, а бесстрастно наблюдает его со стороны.
42 
