очень нудно 
63 
— Третья… Вера. Верка. В попе дверка. Тридцать седьмой размер обуви. С мужчинами не везет. Квартиру снимает. Образование высшее. Специальность, кажется, «Социология», но я могу ошибаться. Любит животных. Боится детей и старости. У нее сегодня вечером свидание. Потом — секс. Ха.
— Что?
— У него опять ничего не получится. Бедная девочка…
— М-да… Пить нужно меньше… Про нее все?
— Все пока…
— Давай подумаем…
Сергеев зачем-то показал сам себе три пальца на правой руке. Немного полюбовался ими, покрутил ладонью и так и эдак, задумался, потом резко сложил фигу — и спрятал в карман:
— Ладно. Стреляем Веру.
— За что Верку-то? — Андреев оторвался от прицела и непонимающе глянул на Сергеева снизу вверх.
— Хобби? Увлечения? Смысл жизни?
— Ну… Отсутствуют.
— Будущее?
— Будущего — нет… А у кого оно сейчас есть…
— Так… Проездной на метро?
— Билет на двадцать поездок. Восемь уже израсходовано.
— Совесть?
— Слушай, что ты придираешься? Нет у нее совести… Откуда у Верки совесть? Все хорошо у нее. Все у нее хорошо…
— Вот и стреляй. — Сергеев глянул вниз, смачно плюнул, проследил за тем, как его плевок медленно падает, переваливаясь в воздухе, разделяясь сначала на две, потом на четыре части… Потом он отошел от края крыши, похлопал себя по карманам, но вспомнил, что сигареты кончились, и просто прислонился к какой-то стенке. За стенкой тут же заурчал двигатель лифта.
— Стреляй же, не тяни.
Андреев поерзал животом по пыльной кровле, улегся поудобнее. Прицелился, вдохнул. В самом конце медленного выдоха плавно нажал на курок…
Выстрела не было — винтовка только сухо щелкнула, внутри лязгнул боек, и тихо скрипнула какая-то пружина. Сергеев ахнул:
— Ну еб твою мать! Осечка?
— Конечно осечка — ты что, слепой? — Андреев отбросил винтовку, проворно поднялся, пошатнулся от ударившей в голову крови, с трудом размял затекшие ноги, засучил правую штанину и с нескрываемым наслаждением почесал искусанную муравьями щиколотку рукой. — С тебя, между прочим, пол-литра. Проспорил.
— Ну не может же быть осечки? Ну нам же обещали: не бывает же осечек?
— Проспорил, проспорил, не отмазывайся…
— Черт…
… Внизу, на скамеечке рядом с детской площадкой, в это время три подруги допили свое пиво и стали прощаться. Усталая Люба пошарила рукой под скамейкой, извлекла оттуда пластиковый хрустящий пакет с продуктами, тяжело поднялась и побрела в глубь двора. Яркая шатенка Надя вздохнула, посмотрела на часы и полезла в сумочку за мобильником. Кому-то позвонила, сказала пару слов — и легким шагом отправилась в ближайший подъезд. Вера, невзрачная девушка в песочного цвета туфлях тридцать седьмого размера, еще немного посидела на скамейке в одиночестве, потом легко вскочила на ноги, ловко поправила прическу и побежала по направлению к метро…
* * *
P. S.
Через пять минут из подъезда вышли двое мужчин. Остановили прохожего, стрельнули сигарет, пошли дальше. Темнело.
— Слушай, но отчего же осечка?
— Ох, достал… Пол-литру жопишь?
— Да ты не понимаешь… Так не должно быть… Осечки — не должно было быть…
Андреев хмыкнул и зашагал быстрее. Сергеев тоже было прибавил ход, но вдруг остановился как вкопанный, хлопнул себя по лбу и крикнул в спину стремительно удаляющемуся Андрееву:
— Э, чувак! А ты в какую целился? Слышь! Ты в которую из трех стрелял-то?
Андреев не стал оборачиваться, чтобы Сергеев не увидел, как он тихо улыбнулся непонятно чему… Сергеев еще какое-то время постоял, но не дождался ответа, махнул рукой и догнал Андреева уже за углом.
— Что? В кабак?
— Ага. В кабак.
ИЗ ЦИКЛА «ГОРОДСКИЕ СКАЗКИ»
Про Жабу-Ежопу
Ну, слушай. Далеко, на кочке, сидит Жаба-Ежопа. Сидит, зенки пялит. Когда жаба та икает, получается тогда у всех честных журналистов зарплата. Когда жаба та моргает, получается тогда всем честным журналистам пьянка. Когда жаба та ноздрями поводит, случается у всех честных журналистов халтурка. Ну а когда жаба та Ежопа задом егозит, выходит тогда ко всем честным журналистам Главный Редактор.
Выходит он, это, и говорит: «Что ж вы, честные журналисты, жабу-то мою совсем заикали, заморгали? Что ж это вы, паскудники, Ежопу мою не любите, не помните, что ж вы ей роздыху никакого не даете? Вот смотрите, придет царь-олигарх, пощекочет Ежопе-то брюхо, и станет она другим тогда журналистам икать, моргать, ноздрями поводить да задом егозить. И не будет вам тогда, честные журналисты, ни халтурки, ни пьянки, ни зарплаты…»
63 
