16 
– Ты даже представить себе не можешь!
– Сашка-промокашка, это ты не знаешь, – тихо сказал он. – Но скоро...
* * *
Что имел в виду он под этим «скоро», я так и не узнала, потому что в это мгновение проснулась в своей кровати. Я долго разглядывала сереющий в сумерках потолок и глотала беззвучные, с малиновым вкусом слезы. Тим мне давно не снился. Много лет. Три года? Четыре? Череда снов с ним оборвалась после того, как я уехала из провинциального городка в столицу.
Мне казалось, будто он перестал приходить в мои сны из-за того, что я, стараясь начать жизнь заново, запрещала себе думать о нем. Простил ли он мне это? Я поднесла ладонь к носу. Пальцы едва ощутимо пахли малиной. Тим принес мне малину в знак того, что прощает мне все те дни, складывающиеся в месяцы, когда я старалась не думать о нем. Я же не простила его за измену мне с вечностью.
Я нехотя выбралась из постели и отправилась в душ. Ежеутренний ритуал, строгая последовательность действий: душ, чай с бутербродом, макияж, прическа, рабочая одежда. Что бы сказал Тим, если бы жил сейчас со мной? Противник рамок, привычек, будничной рутины, он бы беззлобно посмеялся и сказал, что я живу скучно. Я и в самом деле живу скучно. Обычно. Если бы нас можно было сравнить с календарными днями, то он был бы праздниками, я – буднями. Видимо, поэтому он и жил так мало, а я все еще живу: в календаре праздничных дней не сравнительно меньше будничных.
Этот сон вновь толкнул меня в стертые воспоминания, будто в пропасть. До этого всю ту неделю, что прошла после нашей последней с Леликом встречи в кафе, я думала о его предложении и избегала разговора с ним, малодушно уходя с работы на десять минут раньше. Я не знала, как ответить ему – милому, хорошему Лелику, что не готова выйти за него замуж. Но он, похоже, тоже понимал, что отрицательный ответ подведет черту под нашими прежними отношениями, поэтому не звонил мне.
Возможно, уже ругал себя за поспешное предложение и, не звоня и не встречая меня после работы, давал не столько возможность «подумать» мне, сколько оттягивал мой предсказуемый ответ, после которого наши отношения безнадежно зависли бы между закончившимися дружескими и не состоявшимися любовными.
За это время я успела дважды навестить в больнице парня, которого, как узнала, звали Кириллом. Привезла ему, как и обещала, плеер и диски. Во время моих визитов Кирилл несколько оживлялся, но все еще был слаб для разговоров, отвечал односложно, иногда просто улыбкой или кивком.
Вчера, навещая Кирилла в больнице, я застала его спящим и просидела возле его кровати почти час, с нежностью любуясь такими знакомыми чертами. Как когда-то любовалась спящим Тимом: его закрытыми глазами с отбрасывающими тень ресницами-стрелами, четкой, будто вырисованной отточенным карандашом линией подбородка, плотно сомкнутыми губами, гладкой кожей, покрытой легким загаром.
И мне на какое-то мгновение показалось, будто сижу я рядом с Тимом, как сидела бы, если бы болен был он. Но Кирилл проснулся. Его сонные губы тронула чужая мне улыбка, и мой сладкий обман развеялся, оставив горькое послевкусие. Уходя, я решила, что больше не буду его навещать.
Возможно, сегодняшний сон с Тимом был обязан вчерашнему визиту в больницу.
Допивая остывший чай, я вновь подумала о Лелике и о том, что все сроки, отведенные мне на принятие решения, вышли. За эту неделю я уже должна была определиться и дать ответ. Я без аппетита закончила завтракать и решила, что, если Леонид не позвонит мне в течение дня, сама позвоню ему вечером.
Спустившись по лестнице, я обратила внимание на то, что дырочки в дверце моего почтового ящика не чернеют пустотой, а многообещающе манят белым. Газет я не выписывала, писем мне никто не писал, и ящик мой уже давно зарос бы паутиной, если бы в него периодически не кидали рекламные листовки.
Я открыла дверцу, чтобы выбросить «спам», но вместо ожидаемой листовки мне в руки выпал белый конверт. Девственно чистый, без почтового штемпеля, без указания адресата и отправителя, но аккуратно заклеенный. Я повертела находку в руках, не зная, что с ней делать – выкинуть, не читая, или положить на подоконник. И в итоге сдалась перед любопытством, торопливо надорвала конверт и вытащила сложенный вчетверо листок формата А-4.
«ЗАБЫЛА УЖЕ?» – гласила единственная надпись, состоящая из вырезанных из журналов разномастных букв. Чей-то розыгрыш? Оригинальная рекламная акция? Или «письмо» было адресовано вообще не мне? Я скомкала конверт и бросила его в корзину, предназначенную специально для рекламных листовок. Но слово «забыла» занозой засело в мыслях. Дело в том, что я абсолютно не помнила, как прожила те три месяца после гибели Тима до моего отъезда в столицу. Тот период выпал из моей памяти, как плохо закрепленные фишки из мозаики, на месте которых остались зияющие дырки.
16 
