106 
— Много ты понимаешь, Володька, в глазах, — рассмеялась Татьяна, толкнув его плечом, потом все же спросила: — А что он тебе так прямо сказал?
— Так прямо и сказал, что… — Тут он внезапно замолчал и кивнул в сторону дорожки, ведущей к кафе: — А вон он и сам, возьми и спроси у него.
— А и спрошу.
Татьяна встала и пошла навстречу Анатолию, навещающему друзей каждый вечер. С вежливой улыбкой приняла у него из рук красную розу. Это стало уже ритуалом: каждый вечер по красной розе. Привычно сунула нос в самую гущу туго схлестнувшихся лепестков и спросила, чтобы не забыть:
— Что такого ты сказал Володьке?
— Что?
— Да, что? Он замуж меня готов отдать за тебя хоть сегодня, — рассмеялась она.
— Не, сегодня не получится. Поздно уже. Все закрыто, — на полном серьезе ответил Анатолий и вдруг опомнился: — А сказал я ему, что не позволю тебе сесть за руль на обратном пути.
— То есть?!
— Сам поведу. Взяли тут, понимаешь, моду, каждый второй водитель — женщина. А потом истерят в горах и ехать дальше боятся.
Анатолий схватил ее за руку и поволок к столу, за которым от удовольствия млел ее друг детства. Да еще пальцы большие все оттопыривал на кулачищах своих и в небо ими тыкал. Вот она ему задаст за то, что выдал ее с потрохами Анатолию. Вот она ему задаст. А тот вдруг, почувствовав, что она упирается, остановился и притиснул к своему жесткому крепкому плечу, шепнув:
— Возражения по поводу сопровождения имеются?
— Никак нет, — шепнула она с фальшивым трагизмом в голосе. — Возражений нет.
— Так и запротоколируем, и подпись с тебя возьмем, и потом уже…
— Что потом уже? — подтолкнула она его коленкой, потому что он умолк, внимательно рассматривая ее лицо.
— А потом… — он встряхнулся. — Никуда ты уже не денешься, милая. Никуда от меня не денешься.
Ольга Тарасевич
Белые дни
Если бы я умела писать криминальные романы, я бы начала свой рассказ примерно так: «О, господи! Ничто ведь не предвещало этого дурацкого трупа на коврике у моей двери!»
Я не пишу романов. Но труп был — словно попал сюда из книжки в яркой мягкой обложке. Мне казалось: в реальной жизни такого произойти не может. Или если вдруг случается — то с кем-то другим, не со мной…
— …Аничков мост, наведенный в 1715 году по указу Петра I, получил свое название в связи с фамилией подполковника, возглавлявшего строительство. Достопримечательность моста — четыре скульптурные группы, объединенные темой укрощения коня. Это уникальный в истории русского искусства пример: скульптор, Петр Карлович Клодт, явился и литейщиком своих моделей…
Я слышу собственный голос, как всегда чуть хрипловатый (сырой ветер с Невы мне обходится слишком дорого, но я погибну без наркотика серо-синих волн). Слышу и с ужасом понимаю: мне снится этот рассказ о вечно ускакивающих то в Пруссию, то в Италию скульптурах. Совершенно неправильный сон — вместо отдыха я почти работаю, провожу экскурсию, может, даже меня чуть раздражают шушукающиеся молодожены (такие есть в каждой группе, и я искренне недоумеваю, зачем они вообще выбираются из постели; никогда не видела парочку, слушающую гида, ребята или хихикают, или вкусно целуются).
— Наталия Витальевна, я вами очень недоволен! Почему вы опять отказываетесь работать на экскурсии «Ночной Петербург»?! Вечно мне приходится подстраиваться то к болезням ваших детей, то к графику работы няни…
Нет, это просто караул! С нашими белыми ночами с ума сойти можно! Хотя окна задернуты плотными шторами, на улице слишком светло, и комната — я с раздражением открываю глаза и сразу же их зажмуриваю, чтобы не видеть этого безобразия, — наполнена серовато-розовым киселем, всегда безумно восхищающим туристов.
Ох, мне сложно понять, как можно жить без Дворцовой площади, Исаакиевского собора или грязных питерских дворов. Не представляю, как это — застрять в пробке и не любоваться Медным всадником или кромкой Петропавловки. Однако отсутствию белых ночей я бы только радовалась. Мне и так очень плохо спится в их молочной дымке. А уж внедрение в хлипкий сон руководителя нашего туристического агентства — вообще кошмар. Лучше бы Фредди Крюгер приснился, честное слово! На работе более чем достаточно такого начальственного «счастья» — лысого, с маслянистыми глазками, вечно читающего мораль.
106 
