очень нудно 
50 
— Отсюда не уйдешь.
— Через потолок — точно никак, — подтвердил патриарх, — надо по-другому. Могу подсказать.
Совпадений, а тем более счастливых, Кнабаух не любил. Слишком часто на его памяти улыбка судьбы оказывалась горизонтально повернутой задницей.
— Зачем? — спросил он.
— Потапычу не жалко. Потапыч подскажет. А потом ты мне поможешь. Поможешь, да?
— Интеграция необходима. Это наш принцип, — с постной миной кивнул Артур Александрович.
Мутный ответ явно следовало толковать как положительный. Хотя можно было и не толковать. Однако сумасшедший аксакал не зря смотрел политические программы.
Мудрые люди в телевизоре постоянно давали туманные пустые обещания. Оптом — всей стране и в розницу — друг другу. На памяти Потапыча ни одной клятвы никто не выполнил. Но жили все очень хорошо.
— Хочу твердых гарантий! — хитро сказал он.
Кнабаух почти не задумался. Опыт работы с кадрами у него был.
— Смотря что я должен делать.
Старик одобрительно закряхтел. Ответ ему явно понравился. Он поднялся со стула и заковылял в сторону душевой, незаметно махнув Кнабауху рукой. Дальнейшие переговоры происходили в обстановке повышенной секретности. На часах снаружи стоял боксер Коля-Коля, что напрочь исключало подслушивание. Сам Николай отрабатывал правый боковой с уходом и ничего не слышал. Другие пациенты в процесс тренировки не вмешивались, чтобы Коле не померещился Мохаммед Али.
Под звонкую капель незакрученных кранов старик и Кнабаух встали друг против друга.
— Вот, — гордым шепотом сказал аксакал, доставая из-за пазухи пухлый зеленый конверт, — это план.
— Побега?
— Не спеши. План возрождения империи хакасов. Как стратегического союзника России!
— Лично в руки президенту? Съесть при угрозе нападения стыла?
— Зеленый ты ишшо. Кто ж тебя к президенту пустит? Да и временный он человек. Нет! Только в Совет Федераций. Сделаешь?
Артур Александрович немного подумал и кивнул:
— Интеграция требует,
— Гарантии?
Кнабаух покопался в карманах пижамы. Ничего похожего на гарантии возрождения хакасской государственности не обнаружилось. Пришлось лезть в задний карман штанов. Там у него лежал листок, изъятый у экстрасенса Рыжова. По утверждению самого Игоря Николаевича, каракули обозначали неодолимое снотворное заклинание. Колдун произносил его каждый вечер, жутко подвывая, отчего у всего отделения сон пропадал напрочь. Поэтому ценный манускрипт был отобран и спрятан.
— Мой личный код в швейцарском банке, — таинственным шепотом произнес Артур Александрович, — стопроцентная гарантия.
Они произвели обмен. Потапыч перевел дух. Кнабаух покосился на дверь душевой и требовательно сказал:
— Итак?!
Старик хитренько улыбнулся:
— Через коллектор надо уходить. В девяностом трое по канализации свалили. Один по ней потом и вернулся. Верно говорю.
— И где же этот коллектор, уважаемый?
— Во-он там, — старожил дурдома ткнул пальцем в угол душевой, — сейчас я тебе план нарисую.
Схема побега была вычерчена на подоконнике длинным стариковским ногтем.
— Пройдешь прямо, потом направо. До люка метров триста. Вылезешь в квартале отсюда.
Кнабаух разглядел массивную железную решетку в полу, прикрывающую сток, и онемел. Как оказалось, побег из психиатрических застенков был просто жестом доброй воли!
— Только смотри, ни-ко-му! — предупреждающе прошипел он старику.
— Сохранение государственной тайны — дело государственной важности! — важно заявил Потапыч, намекающе подмигивая в сторону зеленого конверта, предназначенного Совету Федераций.
* * *
Артур Александрович в тонком деле побега чувствовал себя дилетантом. Компенсируя недостаток знаний, он приник к источнику богатого опыта. В роли учителя с удовольствием выступил Чегевара. Бывший зэк радостно вывалил кучу баек по предмету разговора. Кнабаух при упоминании лагерно-тюремных реалий впал в панику. Будь возле больницы Скворцова-Степанова хоть одна пулеметная вышка, побег был бы отменен. Слава Богу, овчарок по периметру тоже не наблюдалось. Поэтому Артур Александрович решился. Уж очень сильно хотелось на волю. Он разработал план и назначил дату.
* * *
В четвертом отделении больницы Скворцова-Степанова витал траур. По углам тихо рыдали меланхолики. Им в такт стонали забившиеся под кровати параноики. Даже в палате для буйных было спокойно и грустно. Никте не бился о стены, трамбуя войлок, и не кричал громко и дурашливо. Неизвестно откуда взявшиеся черные ленты опоясывали оконные решетки. На некоторых белели надписи: «Да здравствует!..» и «Прощай!..»
50 
