17 
«Ну что ж, поможем ему», — решил Жиль. Он подставил брадобрею щеку и равнодушно спросил:
— О чем сегодня говорят в Бастилии?
— О сударь, о всяких пустяках. Например, о госпоже де Ла Мотт, она заключена в Бертодьере и бесконечными криками уже успела восстановить всех против себя. Большим событием сегодня был визит графа де Верженна и маршала де Кастри к кардиналу де Рогану, как полагают, они объявили ему решение двора. Его преосвященство требует, чтобы ему дали очную ставку с этой женщиной, де Ла Мотт. Но это невозможно сделать… г — Не вижу, почему? Кардинала куда поместили? В одну из башен?
— В башню? Князя Церкви? Что вы, сударь.
Его апартаменты находятся в главном здании.
Он прекрасно устроился, с ним секретарь и двое слуг. Он даже собирается дать обед в честь некоторых своих друзей…
Турнемин больше не слушал. Как мог он забыть о кардинале, ни разу не задуматься над тем, что ждет этого невинного человека! Ведь никто лучше Жиля не знал, какое нежное и доброе сердце бьется под пурпурной сутаной. Нет, человек не должен, не имеет права забывать о горестях других людей! Жиль зажмурился и вдруг явственно увидел Рогана таким, каким он был на улице Нев-Сен-Жиль за игрой у графини де Ла Мотт, и потом на лестнице особняка Калиостро, и, наконец, в Версале, во всем блеске и великолепии первосвященника Франции. Благородный, красивый, дворянин до кончиков ногтей, человек, перед чьим обаянием невозможно устоять, пастырь, щедро раздающий милостыню… И тем более была совершенно непонятна неистребимая ненависть к нему королевы.
Быть может, в ней говорила ущемленная гордость? Спесивая дочь Марии-Терезии не могла простить того, что он посмел поднять на нее свои глаза? Но Ферсен сделал больше, не обладая при этом ни знатностью, ни благородством кардинала.
Конечно, Ферсен любим, а Роган нет, но ожесточение Марии-Антуанетты заставляло подозревать, и Жиль был недалек от правды, что королева сама принимала участие в легкомысленном фарсе в Роще Венеры и теперь боялась разоблачения. Что чувствует он? Огорчение, конечно, ведь его блистательная мечта разбита. Но не оно мучает его, самая сильная боль — это боль оскорбленной любви, ведь королева упорно хочет видеть в нем вора, а не влюбленного.
Внезапно болтовня цирюльника отвлекла Турнемина от грустных размышлений. О чем он говорил? Ах да! О госпоже де Ла Мотт, о ее губительном очаровании…
— Господин Тиру де Кроен, лейтенант полиции, — говорил брадобрей, деликатно выбривая подбородок Жиля, — настолько очарован графиней, что готов объявить виновным во всем происшедшем только одного человека, а именно — кардинала. Графиню же оправдать как жертву.
— Он, видно, плохо знает эту очаровательную даму! Хорош лейтенант полиции! Нашли кем заменить молчаливого, способного и энергичного господина Ленуара!
— Господин Ленуар был слишком строг, — вздохнул брадобрей. — К тому же он был слишком любознательным, а это мало кому нравится.
Скажу больше, он не понравился Его Высочеству графу Прованскому, брату короля. Это он добился, чтоб его заменили…
— Идиотом, который до этого наводил порядок в королевской библиотеке, — заключил шевалье, оставив при себе окончание своей мысли (а именно, что эта ценная замена произошла как бы случайно, непосредственно перед тем, как разразился скандал с колье).
Брадобрей закончил. Он осторожно вытер влажные щеки клиента, припудрил его тонкой душистой пудрой и отошел на шаг, чтобы полюбоваться плодами рук своих. Картина так ему понравилась, что он еще попятился и… оказался в объятиях Понго. Индеец молча показал на острый выступ стены, о который цирюльник мог больно удариться.
Глубоко признательный за заботу, брадобрей усадил Понго и стал брить его, весело болтая о том, как, наверно, трудно «дикарю» привыкать к цивилизованному миру. Понго только морщился и наконец в привычной лаконичной манере объяснил ему свой взгляд на жизнь. «Хорошая еда, хорошее вино, красивые женщины.» Такой ответ брадобрею, человеку веселому и совершенно не кровожадному, очень понравился, он продолжал работу, тихонько посмеиваясь, но при этом стараясь не повредить кожу такого экзотического клиента.
— Известно, что произошло с графом Калиостро? Он в Бастилии? — спросил Жиль.
У брадобрея вытянулось лицо.
— Разве я о нем не говорил вам? Мне кажется… но, видимо, мне показалось. Конечно, он здесь, как и все участники этого дела, но про него ничего не известно. К нему никого не пускают, это очень жестоко, ведь он привык к хорошему обществу.
17 
