71 
Эта женщина настолько была похожа на Жюдит, что у Турнемина сжалось сердце. Он закрыл глаза и старался больше не смотреть на нее. Войдя в зал, Жанна громким голосом объявила, что маскарад был устроен, чтобы разоблачить плутовство кардинала. На вопрос аббата Сегье, одного из судебных советников, чем она может доказать свои слова, графиня с редким бесстыдством отвечала, что могла бы показать и письма и записки, подтверждающие интимную связь королевы и кардинала, но теперь это невозможно, так как кардинал в момент ареста через своего секретаря уничтожил содержимое некоей шкатулки, хранившейся в его кабинете. Допрос длился долго, наглое поведение Жанны явно не нравилось публике, и, когда ее увели, все вздохнули с облегчением.
Уходя, она гневно крикнула, что судебные исполнители поспешили принести для нее «селетту» и вместо Рогана усадили на нее Валуа.
— Эта женщина осуждена заранее, — прокомментировал Бомарше, пожав плечами. — Спасти ее невозможно, и, думаю, прокурор потребует ее головы.
— Конечно, но вряд ли это будет лучшим решением. Среди врагов королевы обязательно найдутся такие, кто постарается сделать из графини невинную жертву. А, вот и кардинал!
После графини ввели кардинала. Он был одет в длинную сутану фиолетового цвета — цвет траура для кардиналов, о его сане напоминала только маленькая красная шапочка, красные, в тон с ней, чулки и красная опушка фиолетовой накидки. На груди, на золотой цепочке, сверкал изумительной работы епископский крест. Кардинал был бледен, черты лица искажены страданием. Несмотря на видимую слабость, он дважды отказывался сесть в специально для него принесенное кресло и только на третий раз, когда силы почти отказали ему, в изнеможении опустился на мягкие подушки. Публика смотрела на него с сочувствием и симпатией.
Тихим и спокойным голосом он с готовностью отвечал на все вопросы, откровенно сознаваясь в своем преступном легковерии.
— Я был ослеплен, — сказал Роган печально, — верой в то, что удостоился наконец благодарности королевы…
Лучше он не мог бы сказать. Все судьи в едином порыве встали, приветствуя его, и кардинал медленно и печально удалился в глубокой тишине.
Но это была не тишина осуждения, как в случае с Жанной де Ла Мотт, а тишина сочувствия и уважения к чужому несчастью.
— Надеюсь, королева не приговорила его к смерти, это было бы слишком большой ошибкой, — продолжал комментировать события Бомарше. — Хотя, конечно, оскорбление королевского Величества требует сурового наказания…
Появление следующего подсудимого разрядило обстановку: наступила очередь Оливы, но она, недавно родившая, кормила грудью младенца и униженно просила суд немного подождать. Под дружный хохот всего зала был объявлен перерыв. Когда наконец младенец наелся. Олива предстала перед судьями Трибунала. Она очень понравилась публике: молодая, скромно одетая в легкое светлое платье, в маленькой круглой шапочке, из-под которой выглядывали ее прекрасные русые волосы. Олива казалась потрясенной до глубины души. Это был вылитый портрет Марии-Антуанетты, но Жиль смотрел на нее с ужасом: дом Оливы чуть не стал для него смертельной западней, в нем его ждали наемники графа Прованского… Бомарше не мог скрыть изумления.
— Они действительно очень похожи! — воскликнул он, топнув от восторга ногой. — И какое соблазнительное создание! Если ей удастся выбраться живой из этой передряги, я с удовольствием встречусь с ней.
— Вы с ума сошли?! Эта женщина слишком опасна, она так же лжива, как и ее прекрасные и наивные голубые глаза.
— Ну и что ж! Представляете, заключить в объятья королеву Франции! Я мечтаю об этом многие годы!
— Хорошо, теперь помечтайте о чем-нибудь другом, — посоветовал другу шокированный Турнемин. — Вот идет Калиостро! Он отлично разбирается в мечтаниях…
Старая злоба сквозила в голосе молодого человека. Внезапно в нескольких шагах от себя увидев человека, колдовские чары которого так долго угнетали хрупкую душу Жюдит, он почувствовал, как снова в нем пробуждается ярость существа с ограниченными возможностями против того, чьи возможности не имели границ. Ему никогда не нравился Калиостро, он считал его пособником сатаны и не замечал того блага, которое сеял на своем пути великий маг. Пусть он несправедливо втянут в этот судебный процесс, пусть он лишь жертва навета госпожи де Ла Мотт, Жиль все равно не верил в его невиновность и жалости к нему не испытывал.
71 
