очень нудно 
36 
Затем, обернувшись к Марианне, он ласково спросил:
– Сколько тебе лет, малышка?
– Семнадцать, – против воли ответила она и тут же добавила: – Почему вы называете его Никола?
Юноша рассмеялся, показывая крепкие и чистые белые зубы.
– Потому что это его имя. Не думаешь же ты, что его при крещении называли Блэком Фишем! А ты, как тебя зовут?
– Марианна.
– Красивое имя! – оценил он. – А как дальше?
– Никак! Марианна, и все! И вообще какое вам до этого дело? Я же ничего у вас не спрашиваю!
Приняв независимый вид, он отдал ей церемонное приветствие, которое из-за великоватой одежды, заимствованной у Блэка Фиша, выглядело очень комично.
– К вашим услугам Жан Ледрю. Я родом из Сен-Мало… и я моряк Сюркуфа! – добавил он с наивной гордостью, не ускользнувшей от Марианны.
Если бы он был сыном короля, он не мог бы говорить с большей надменностью. Она не знала, кто такой этот Сюркуф, но почувствовала внезапную симпатию. Улыбнулась ему и затем сказала:
– Насколько я понимаю, вы принадлежите к числу людей Корсиканца!
Он выпрямился, слегка нахмурив брови и бросив на девушку слегка обиженный взгляд.
– Сюркуф служит ему, а я служу Сюркуфу. Должен добавить, что, упоминая его, мы говорим: Император!
Не добавив больше ничего, он отошел к Блэку Фишу, и Марианна, поняв, что она, очевидно, оскорбила его убеждения, внутренне укоряла себя за неловкость. Какая необходимость была у нее демонстрировать свою антипатию к человеку, которого он так торжественно назвал Императором? Он был француз, и она оказалась в его власти, ибо, к ее величайшему удивлению, Блэк Фиш вел себя не так, как следовало доброму англичанину. Во время их короткой стычки он и глазом не моргнул, невозмутимо поглядывая на море. А был ли он в действительности англичанином? Его французский выговор позволял в этом усомниться.
Предоставленная сама себе Марианна попыталась снова закрыться в своем гнезде из влажной парусины и заснуть, но не смогла… Попавшее на зыбь Ла-Манша судно жестоко качало. Серые волны вздымались за бортом, словно желая поглотить шлюп. Горизонт исчез. Не стало морских птиц. Ни берега, ни малейшей скалы не было видно. Только водяной простор, по которому вслепую неслась «Чайка» с надутыми до предела парусами. Вдруг Марианна закрыла глаза и поползла к борту, сраженная отвратительной тошнотой. Ей показалось, что она умирает, что все вокруг нее рушится и что ее желудок повторяет каждое движение судна. Она никогда не болела и теперь не могла понять, что с ней происходит. Она хотела выпрямиться и опереться о борт, но новый приступ согнул ее и бросил на пол, лишенную всяких сил.
Она почувствовала, как чьи-то руки ухватили ее и подняли. Что-то холодное приложили ей ко рту.
– Плохи делишки, а? – раздался у ее уха голос Жана Ледрю. – Выпейте, вам полегчает.
Она узнала терпкий, душистый аромат рома и машинально сделала глоток, но ее пустой желудок возмутился против алкоголя. Оттолкнув поддерживающие ее руки, она с воплем бросилась к борту и высунула голову наружу. На протяжении нескольких отвратительных мгновений Марианна забыла всякое достоинство, пока спазмы выворачивали ей желудок наизнанку. Она не обращала никакого внимания на водяные плюхи, которыми угощало ее море. Впрочем, они ее немного взбодрили. Бедняга вцепилась в борт, в то время как Жан удерживал ее сзади, чтобы она не свалилась в воду. Когда отчаянная тошнота немного успокоилась, она хотела вернуться назад и, если бы бретонец не поддержал ее, наверняка упала бы. Очень осторожно, прямо с материнской нежностью он уложил ее на парусину и укрыл. До нее донесся, словно сквозь вату, голос Блэка:
– Ты не должен был давать ей пить. Ей бы поесть не мешало.
– Это самый великолепный приступ морской болезни, который я когда-либо видел, – заметил Жан. – Меня удивит, если она сможет проглотить хотя бы орешек.
Но Марианна не собиралась принимать участия в разговоре. Она рада была передышке, которую предоставила ей эта внезапная ужасная немочь, и, едва дыша, следила за малейшими изменениями в своем организме. Впрочем, это недолго продолжалось. Через несколько минут тошнота вернулась, и Марианна оказалась во власти морской болезни.
Когда опустилась ночь, зыбь сменил шторм, и странное дело – тошнота у Марианны прекратилась. Движения судна сделались такими неистовыми, что положили конец отвратительным содроганиям ее желудка. Она выплыла наконец из бесконечных страданий, в которые превратился для нее этот адский день. Но только для того, чтобы подвергнуться новому испытанию, на этот раз страхом.
36 
