Глава 2

Милях в двух от замка стоял уютный домик, полностью скрытый от взгляда густым лесом, на поляне которого и был выстроен. За ним простиралась лужайка, окаймленная душистым кустарником, а впереди — очаровательный цветник.

Здесь обитал сэр Алуред Ангус, шотландец, врач его светлости, джентльмен по манерам и обхождению, но отчасти вспыльчивый и порою сварливый.

Он был вдовцом с единственным ребенком, дочерью, которую я назову Мариной, что близко к ее настоящему имени.

Ни потаенная дикая роза, ни расцветший в развалинах колокольчик не сравнялись бы прелестью с этим цветком леса. Румянец Марины превосходил тончайший оттенок розового бутона, когда тот чуть приоткрывается дыханию лета, а колокольчик казался тусклым рядом с чистой лазурью ее очей. Шелковые пряди каштановых волос, легкими кольцами спадающие на шею и белоснежный лоб, были изящнее побегов виноградной лозы. Одевалась она с почти пуританской незатейливостью. Чисто-белое и темно-зеленое — эти цвета Марина носила постоянно, не надевая никаких украшений, кроме нитки жемчуга вокруг шеи. Она никогда не выходила за пределы тенистой аллеи на краю ячменного поля, недалеко от дома. Там, теплыми летними вечерами, она бродила, мечтала, слушала жаворонка, порой присоединяя к его восхитительным трелям свой, еще более мелодичный голос. Когда с наступлением осени и зимы ненастные дни ограничивали эти прогулки, Марина дома развлекалась рисованием (в коем была очень искусна), игрой на арфе, чтением избранных произведений на английском, итальянском и французском (всеми этими языками она владела) из богатой отцовской библиотеки, иногда немножко рукодельничала.

Так, почти в полном одиночестве (нередко лишенная даже отцовского общества, так как сэр Алуред пребывал обычно в Лондоне), она была вполне счастлива и наивно дивилась, как можно находить удовольствие в шумных забавах так называемого светского общества.

Однажды леди Стрателлерей, гуляя в лесу, встретила Марину, узнала, кто она, и, очарованная ее красотой и милыми манерами, пригласила назавтра в замок. Та пришла и встретила маркиза Таргуса. Он был изумлен и восхищен даже более, нежели герцогиня, и после ухода девушки засыпал мать вопросами о ней и на все получил ответы, еще более укрепившие его первое впечатление.

Вскоре после этого он впал в рассеянность и апатию. Читателю не надо объяснять, что маркиз, как говорится, потерял голову от любви. Лорд Корнелиус пытался вразумить старшего брата, но тот на эти мудрые увещания сначала расхохотался, потом нахмурился и велел лорду Корнелиусу замолчать.

Через несколько дней маркиз нанес ответный визит в Оуквуд-Хаус (дом сэра Алуреда), после чего стал еще мрачнее. Отец это заметил; однажды, сидя наедине с сыном, он сообщил, что видит его состояние и осведомлен о причине оного. Альбион вспыхнул, но смолчал.

— Я не намерен, сын мой, — продолжал герцог, — препятствовать твоим желаниям, хотя, разумеется, разница ваших положений весьма значительна. Однако множество замечательных качеств Марины Ангус вполне искупает различие.

При этих словах Артур — я хочу сказать, Альбион — вскочил и бросился к ногам отца, выражая признательность в самых пылких словах, причем его горящее лицо говорило еще красноречивее.

— Встань, Альбион! — сказал герцог. — Ты достоин ее, она — тебя, но оба вы слишком юны. Должно пройти несколько лет, прежде чем будет заключен ваш союз. Итак, наберись терпения, сын мой.

Слова эти немного остудили восторг Альбиона, но благодарность, сыновнее почтение и любовь заставили его уступить; маркиз немедленно покинул комнату и бросился в Оуквуд-Хаус. Здесь он изложил все обстоятельства Марине, и та, хоть и покраснела до корней волос, явно ощутила такую же радость и облегчение, что и он сам.

Глава 3

Через несколько месяцев герцог Стрателлерей вознамерился посетить сие чудо света, великий город Африки — Витрополь, о чьей мощи и роскоши, богатстве, размерах, блеске океанские ветры доносили известия до самой Старой Англии. Однако большинству обитателей этого крошечного островка Стеклянный город казался сказочной грезой или фантастическим вымыслом. Мало кто готов был признать, что простые человеческие существа возвели нечто столь грандиозное, столь величественное, какими, по слухам, были общественные здания Витрополя, а что до Башни всех народов, немногие верили, что она и впрямь существует. Молва рисовала африканскую столицу подобием великих городов древности, Ниневии и Вавилона с их храмами богов Нина и Юпитера-Бела, со святилищами Астарты и Семелы, англичане же убеждены, что подобные чудеса изрядно приукрашены историками и выглядят грандиозными лишь сквозь дымку веков.

  39