18 
В своей комнате в башне замка Арно де Серволь вот уже несколько часов ходил из угла в угол как зверь в клетке, безуспешно пытаясь вернуть себе самообладание. С той минуты, как он взглянул в лицо еврейки, им овладела какая-то внутренняя слабость, какое-то совершенно новое для него беспокойство. Ни разу еще за все свои сорок восемь лет он не испытывал таких ощущений. Ему казалось, что все внутри у него сжигает жаркое пламя. Конечно, за свою бурную жизнь, целиком отданную битвам и опасностям, ему не раз приходилось чувствовать грубое желание. И он удовлетворял его так же грубо, нимало не заботясь о чувствах своей очередной избранницы. Он всегда смотрел на женщин как на военную добычу, и ему и в голову не приходила мысль о любви. Он просто не знал, что это такое, да у него и времени не было узнать. «За бога, короля и прекрасных дам…», – такой клич бросали перед боем рыцари на турнирах, но Серволь из этой троицы всегда служил лишь двум первым лицам. Поэтому он и не понимал, что с ним происходит, откуда на него обрушилась эта буря чувств, необъяснимая и сводящая с ума…
Он упал на стул с высокой резной спинкой, стоящий в углу у камина, и обхватил голову руками. В его воспаленном мозгу теснились мысли, одна безумнее другой. Например, броситься в комнату, где по его приказу заперли Дебору, и овладеть ею, пусть даже силой. Но его удерживала мысль о Бернаре Дона…
Для этого жестокого человека, которого его жертвы считали негодяем без чести и совести, боевое братство не было пустым звуком. Ворон ворону глаз не выклюет, и Серволь ревностно следил за тем, чтобы в эскадронах, составлявших его «Великое войско», всегда царил дух дружбы. Изнасиловать еврейку означало оскорбить Дона, который и так уже был раздражен. Нет, этого он не допустит…
Откинув голову на жесткую спинку стула, Архиерей провел по лбу сухой горячей рукой. Что это он здесь расстонался? В его жизни ничего не изменилось. Он по-прежнему тот, кем всегда хотел быть: могущественный военачальник, с которым вынуждены считаться короли.
Какой же однако долгий путь он прошел с того дня, как юным гасконским кадетом он покинул свою деревеньку Серволь у реки Дордонь, чтобы вступить в войско под командованием маршала Неля! За его блестящие боевые заслуги король сделал его сеньором Шатонеф-сюр-Шарант, затем назначил капитаном над войсками Эвре, а затем и Бомон-ле-Роже. Потом наступил день великого, ужасного поражения, ставший однако для него днем наивысшей славы. Это случилось при Пуатье, где король, а с ним и он сам попали в плен, и где он, неизвестный дворянин без громкого имени сражался в одежде и доспехах французского принца. Вдова Карла Испанского, коннетабля Франции, пожелала, чтобы в этой битве, в которой участвовал цвет французского рыцарства, герб ее супруга, а также ее малолетнего сына, герцога Алансонского, находился в первых рядах сражающихся. Она удостоила этой несравненной чести самого верного товарища покойного. Арно де Серволь, несмотря на два года, пролетевшие с этого дня, не мог забыть чувство гордости, распиравшего ему грудь, когда он облачился в доспехи, украшенные королевскими лилиями, и взял в руки щит с гербом Франции. Голова его горела как в огне под позолоченным шлемом, в руках он держал великолепное оружие. Его тогда Можно было спутать с самим королем. Пока он жив, из его памяти не изгладится эта чудесная минута, когда бок о бок с королем Франции он шел на англичан…
А потом жизнь вошла в свое обычное русло. Английская тюрьма, выплаченный выкуп, возвращение (король остался в Лондоне), женитьба на богатой вдове, потом бездействие, когда он долго не брал в руки оружия, до того момента, как Раймонд де Бо бросил клич, собирая добровольцев, готовых отомстить его сюзерену Луи де Таренту, королю Неаполитанскому, графу Прованскому, за смерть своих отца и брата, убитых по его приказу. Арно тогда собрал вокруг себя все слонявшиеся без дела отряды наемников, которые, чтобы прокормиться, промышляли разбоем, опустошая королевство, пока король находился в плену, и с легким сердцем ринулся во главе своего войска на Прованс, входивший тогда в состав Империи. С тех пор он убивал, грабил, жег, совершал самые страшные преступления, может быть от тоски по слишком великому мгновению навеки утраченной славы…
Из рыцаря он превратился в такого же волка, как и окружавший его сброд. Он любил золото, войну, кровь, и мог упиваться ею допьяна, поскольку теперь ему ничего другого не оставалось…
18 
