2 
— Сегодня вечером мы отужинаем у себя, — сказала старшая из дам, — но до ужина велите принести горячей воды, нам нужно смыть с себя дорожную пыль…
— Разумеется, разумеется. Извольте следовать за мной, моя супруга займется дамами. Мада… то есть, я хотел сказать, гражданка Анри свое дело знает.
Взяв в руки подсвечник, хозяин повел гостей вверх по отполированной до блеска дубовой лестнице с резными затейливыми перилами и через мгновение распахнул перед путешественницами двери большой комнаты, отделанной дубовыми панелями и лепниной. Внутри лакей разжигал камин, а две служанки застилали кровати, по старинной моде занавешенные балдахинами малинового цвета, как и толстые перины, скатанные валиком на простынях.
— Если дамы предпочитают две отдельные комнаты, мы можем и это устроить, — предложил Анри, — но у нас нынче много постояльцев, а эта комната самая лучшая. Здесь еще есть каморка, где можно поставить кровать для… э-э… прислуги.
— Нам это вполне подойдет, — решила графиня. — Мы… с кузиной с давних пор живем в одной комнате, которая намного хуже, чем эта, так что другого нам и не надо.
Трактирщик обернулся ко второй постоялице, ожидая благодарности и от нее, но дама ограничилась лишь подобием улыбки, что слегка расстроило трактирщика. Эта молодая женщина с момента своего появления здесь не выходила у него из головы. Ему казалось, что это тонкое лицо с огромными черными глазами, так ярко игравшими на фоне светлых пепельных волос, было ему знакомо. И то верно, в дни своего заключения в Париже и в Ренне сколько он их повидал, молодых и знатных, и сколько их ушло в мир иной! Эта, слава богу, была жива, но кто поручится, что у нее не было родственницы…
И, как всегда, когда он оказывался в затруднении, трактирщик обратился к супруге. Женщина умная и смелая — свою храбрость она не раз проявляла во время отсутствия мужа, — мадам Анри обладала еще и исключительной зрительной памятью. Муж подошел к ней в тот момент, когда она собиралась отвести в номер к новым постояльцам служанку с бульоном и посудой, полной горячей воды.
— По паспорту она американка, — прошептал он, — но я уверен, что где-то уже ее встречал… или другую, очень на нее похожую.
— Я бы не забыла, если бы видела ее раньше, — уверила его жена.
Однако, спускаясь вниз, она вдруг засомневалась.— Странно, — сказала она мужу, — теперь и у меня тоже такое чувство, будто я ее уже видела, но вот никак не припомню, где и когда!
А в это самое время та, которая так их заинтриговала, сбросив дорожное платье и освежив руки и лицо, уселась у огня, чтобы выпить с подругой по чашке бульона.
— Ну, вот и добрались! — вздохнула Лали, поставив мисочку на разделявший их поднос. — Что же теперь будем делать?
С тех пор как ей пришлось смешаться с парижской чернью, пожилая аристократка — ей едва перевалило за пятьдесят, но на вид можно было дать несколько больше — привыкла к этому уменьшительному имени, которым назвал ее Жан де Батц, когда она стала «гражданкой Брике». Ей чудилась в нем некая радостная легкость и утешение, ведь имя напоминало об их дружбе, об их союзе в те страшные дни, когда она доносила ему о том, что происходило в Конвенте и в Якобинском клубе, и когда он позволил ей отомстить за надругательство над дочерью — ведь она поклялась воздать этим революционерам над истерзанным телом своего дитя. И она увидела, как пала под ножом гильотины голова монаха-расстриги Шабо [6], которого она ненавидела до такой степени, что даже не осмеливалась больше обращаться к имени Христа: она не могла и не хотела прощать. Потом ей захотелось умереть самой, и тогда она с мрачной готовностью дала себя арестовать, но смерть не приняла ее, как не приняла она очаровательную Лауру Адамс, с которой они делили тюремную камеру. Эти дни, проведенные под давящими сводами тюрьмы Консьержери, сблизили женщин. Тогда Лали узнала все о прошлом этой двадцатилетней девушки, которая так ей нравилась, а та открыла ей свое подлинное имя: Анна-Лаура де Лодрен, маркиза де Понталек, и рассказала о своих отношениях с Жаном де Батцем. А о том, что она утаила, Лали без труда догадалась и сама: ее юная подруга любила барона так, как только и можно было любить.
С тех пор они более не расставались, находя в своей совместной жизни все больше прелести по мере того, как они лучше узнавали друг друга. Сейчас мадам де Сент-Альферин благодарила Небо за то, что оно послало ей новую дочь, а Лаура увидела в подруге вторую мать, напоминавшую ей первую своей энергией и отвагой, но в то же время лишенную властности и гневливости, так портивших характер ее матери, испанки по крови. Лали была беспристрастна, легка в общении и обладала чудесным чувством юмора, которое ей удалось сохранить, несмотря на перенесенные невзгоды, и это превращало ее в приятнейшую из подруг.
2 
