очень нудно 
55 
Его не было минут двадцать. Вернулся он, улыбаясь во весь рот.
— Рождество уже близко.
— Можно мне подержать твои часы? — попросил мальчик, и отец отдал ему часы. Сын бережно взял их и молча смотрел, как в его руках утекают минуты, возбужденный и зачарованный.
— Рождество! Наступило Рождество! А где мой подарок?
— Идем, — отец обнял мальчика за плечи и повел из комнаты вниз по коридору, вверх по пандусу. Женщина шла следом.
— Сейчас поймешь. Мы уже пришли, — ответил отец.
Они остановились перед большой закрытой дверью. Отец постучал условным стуком — три раза, потом еще два — и дверь открылась. В кабине было темно, слышались приглушенные голоса.
— Входи, сынок, — сказал отец.
— Там темно.
— Я буду держать тебя за руку. Идем, мама.
Они ступили через порог, и дверь закрылась за ними, отсекая свет из коридора. Перед ними неясно вырисовывался огромный стеклянный глаз, иллюминатор, «окно», сквозь которое смотрели в космос. Четыре фута в высоту и шесть — в ширину.
Мальчик смотрел.
Отец и мать тоже смотрели в «окно», и вот в темной кабине зазвучала песня.
— Веселого Рождества, сынок, — сказал отец.
Невидимые люди пели старые родные рождественские гимны, и мальчик медленно шел к «окну», пока не уперся лицом в холодное стекло. И стоял так долго-долго, все смотрел и смотрел в космос, где глубокая ночь вспыхивала и вспыхивала десятью миллиардами миллиардов волшебных белых свечей.
Лёд и Пламя
Frost and Fire
1946
Переводчик: Лев Жданов
Часть 1
Ночью родился Сим. Он лежал, хныкал, на холодных камнях пещеры. Кровь толчками пробегала по его телу тысячу раз в минуту. Он рос на глазах.
Мать лихорадочно совала ему в рот еду. Кошмар, именуемый жизнью, начался. Как только он родился, глаза его наполнились тревогой, которую сменил безотчетный, но оттого не менее сильный, непреходящий страх. Он подавился едой и расплакался. Озираясь кругом, он ничего не видел.
Все тонуло в густой мгле. Постепенно она растаяла. Проступили очертания пещеры. Возник человек с видом безумным, диким, ужасным. Человек с умирающим лицом. Старый, высушенный ветрами, обожженный зноем, будто кирпич. Съежившись в дальнем углу, сверкая белками скошенных глаз, он слушал, как далекий ветер завывает над скованной стужей ночной планетой.
Не сводя глаз с мужчины, поминутно вздрагивая, мать кормила сына плодами, скальной травой, собранными у провалов сосульками. Он ел и рос все больше и больше.
Мужчина в углу пещеры был его отец! На его лице жили еще только глаза. В иссохших руках он держал грубое каменное рубило, его нижняя челюсть тупо, бессильно отвисла.
Позади отца Сим увидел стариков, которые сидели в уходящем в глубь горы туннеле. У него на глазах они начали умирать.
Пещера наполнилась предсмертными криками. Старики таяли, словно восковые фигуры, провалившиеся щеки обтягивали острые скулы, обнажались зубы. Только что лица их были живыми, подвижными, гладкими, как бывает в зрелом возрасте. И вот теперь плоть высыхает, истлевает.
Сим заметался на руках у матери. Она крепко стиснула его.
— Ну, ну, — успокаивала она его тихо, озабоченно поглядывая на отца — не потревожил ли его шум.
Быстро прошлепали по камню босые ноги, отец Сима бегом пересек пещеру. Мать Сима закричала. Сим почувствовал, как его вырвали у нее из рук. Он упал на камни и покатился с визгом, напрягая свои новенькие, влажные легкие!
Над ним вдруг появилось иссеченное морщинами лицо отца и занесенный для удара нож. Совсем как в одном из тех кошмаров, которые преследовали его еще во чреве матери. В течение нескольких ослепительных, невыносимых секунд в мозгу Сима мелькали вопросы. Нож висел в воздухе, готовый его вот-вот погубить. А в новенькой головенке Сима девятым валом всколыхнулась мысль о жизни в этой пещере, об умирающих людях, об увядании и безумии. Как мог он это осмыслить? Новорожденный младенец! Может ли новорожденный вообще думать, видеть, понимать, осмысливать? Нет. Тут что-то не так! Это невозможно. Но вот же это происходит с ним. Прошел всего какой-нибудь час, как он начал жить. А в следующий миг, возможно, умрет!
Мать бросилась на спину отца и оттолкнула в сторону руку с оружием.
— Дай мне убить его! — крикнул отец, дыша прерывисто, хрипло. — Зачем ему жить?
— Нет, нет! — твердила мать, и тщедушное старое тело ее повисло на широченной спине отца, а руки силились отнять у него нож. — Пусть живет! Может быть, его жизнь сложится по-другому! Может быть, он проживет дольше нашего и останется молодым!
55 
