очень нудно 
78 
Собаки, молнии, кошки, автомобили, грибовидные облака и кровожадные тигровые лилии!..
Каждый новый участник игры своим ответом вызывал все больший энтузиазм. Мы вдруг обнаружили, что смеемся. Этот замечательный старик был просто неиссякаемым источником хэппенинга, капризом природы, проявлением неуемной воли Господней, согласно которой нас, разобщенных, точно сшивали в единое целое.
Слоны! Кабины лифтов! Набатные колокола! День Страшного Суда!
Когда доктор садился в автобус, нам абсолютно ничего друг от друга не было нужно. Но теперь!.. Словно прошел невероятный снегопад, и невозможно было не говорить о нем, или из-за внезапного перепада в напряжении разом сгорели два миллиона домов, и это событие объединило нас, обездоленных, заставив болтать друг с другом, смеяться и даже хохотать до слез, и мы чувствовали, как эти слезы очищают нам души и лица.
Каждый ответ казался смешнее предыдущих, но громче всех восхищался и прямо-таки скисал от смеха сам доктор Брокау, великий ученый, старый высокий человек, удивительный целитель, который задавал вопросы, получал на них ответы и этим избавлял любого от того клубка тайных и мучительных противоречий и тревог, что таился внутри. Киты. Бурые водоросли. Покрытые травами луга. Исчезнувшие города. Прекрасные женщины… Он останавливался. Поворачивался к собеседнику. Присаживался рядом. Снова вскакивал. Пестрая рубашка хлопала, как парус. Наконец он воздвигся прямо передо мной:
— Ну а вы что видите, сэр?
— Разумеется, доктора Брокау!
Его смех оборвался, как от выстрела. Он снял черные очки, потом снова нацепил их и схватил меня за плечи, желая получше рассмотреть.
— Саймон Винклаус, вы ли это?
— Я, я! Господи, доктор, я думал, вы давным-давно умерли и похоронены. Чем это вы занимаетесь?
— Занимаюсь? — Он дружески жал мне руку, нежно поглаживал меня по плечу и даже по щеке, потом оглядел себя и с извиняющимся видом забавно фыркнул. — Занимаюсь? Ничем не занимаюсь — я на пенсии. Взял да и ушел. И через день оказался за три тысячи миль от того места, где вы видели меня в последний раз… — Его пахнувшее мятой теплое дыхание коснулось моего лица. — Теперь я здесь известен прежде всего как… нет, вы только послушайте!., как человек в рубашке Роршаха!
— В чем? В какой рубашке? — Я был потрясен.
— В рубашке Роршаха.
Яркий, похожий на залетевший с карнавала воздушный шарик, он легко опустился на сиденье со мною рядом.
Я ошеломленно молчал.
Мы ехали по берегу синего моря, над головой сияло летнее небо.
Доктор смотрел вперед, но словно читал мои мысли, написанные на небесных скрижалях меж облаков.
— Вы спросите почему? С чего вдруг? Я все еще вижу перед собой ваше удивленное донельзя лицо, когда много лет назад мы встретились на летном поле. В тот самый день, когда я уезжал навсегда. Мой самолет следовало бы назвать «Счастливый Титаник». На нем я навеки бесследно канул в бездонную голубизну небес. И все же вот он я, во плоти! Не пьяница, не безумец, не жалкий старикашка-пенсионер, высохший от скуки. Где же я был? Что? Почему? Каким образом?
— Да, — сказал я, — действительно, почему же вы все-таки — при таком удачном раскладе — внезапно ушли на пенсию? У вас было все — мастерство, репутация, деньги. Ни намека на…
— Скандал? Ни единого! Но тогда почему же, спросите вы? Да потому, что у меня, старого верблюда, сломался не один горб, а сразу целых два! Было две соломинки. И непростые. Удивительные! Итак, горб номер один…
Он помолчал. Искоса глянул на меня из-под черных очков.
— Можете говорить, как на исповеди, доктор, — успокоил я его. — Клянусь, я буду молчать.
— Как на исповеди? Это хорошо. Что ж, спасибо…
Автобус легонько тряхнуло.
Голос доктора тоже дрогнул было и тут же зазвучал как обычно.
— Вы, наверно, помните мою фотографическую память? Я и благословлял, и проклинал ее, ибо помнил абсолютно все. Все, что когда-либо говорил, видел или делал сам, все, чего касался или слышал — все мгновенно усваивалось мною и оседало в памяти навек; все это я мог вспомнить или воспроизвести и через сорок, и через пятьдесят, и через шестьдесят лет. Все, все застревало вот здесь, точно попав в ловушку. — Он легонько коснулся висков кончиками пальцев. — Сотни психических больных, день за днем, год за годом — и ни разу не пришлось мне проверять что-либо по записям в медицинских картах! Я довольно скоро понял, что мне достаточно всего лишь включить свою память «на перемотку». Разумеется, истории болезни я вел и тщательно хранил, но никогда в них не заглядывал. Не слушал магнитофонные записи бесед с пациентами. Ну, вот вам и пролог для последующих событий и моих, всех кругом шокировавших, поступков.
78 
