111 
Он окончательно обессилел.
Наступила гробовая тишина. Такая тишина, что ее можно было пощупать рукой, тишина, подобная давлению приближающейся грозы. В сиянии солнца они стояли, опустив, словно плети, свои длинные руки, и глаза всех них были обращены на старика, а тот стоял, не двигаясь, и ждал.
Уилли Джонсон сжимал петлю в руке. Окружавшие его ожидали его действий. Его жена крепко сжимала его руку.
Она жаждала постичь всю их ненависть, докопаться до нее и сделать с нею что-то, пока не набредет на маленькую щелочку, трещинку в ней, и тогда по кирпичику, по камешку будет разрушать ее, пока не падет часть стены, а затем рухнет и все сооружение, и тогда с ней будет покончено. Оно уже шатается. Но где камень преткновения, и как до него добраться? Чем можно тронуть их, и где найти то, что пробудит в них всех желание разделаться со своей ненавистью?
Она смотрела на Билла во время этой неотступной тишины, и все, что она видела в этой ситуации, был он, его жизнь и все, что с ним было, и она вдруг поняла, что он — камень преткновения, что стоит ему расслабиться — и все остальные вздохнут свободно.
— Мистер… — она сделала шаг вперед. Она еще не знала, с чего начнет. Толпа смотрела ей в спину — она ощущала на себе их взгляды. — Мистер…
Человек повернулся к ней с усталой улыбкой на лице.
— Мистер, вы знаете Ноквуд Хилл в Гринуотере, штат Алабама?
Старик через плечо поговорил с кем-то, находившимся внутри корабля. Через мгновение ему выдали фотографическую карту, он взял ее и ждал.
— Вы знаете большой дуб на его вершине, мистер? Большой дуб. Место, где застрелили и повесили отца Билла и где его нашли наутро следующего дня качающимся на ветру.
— Да.
— Он еще там? — спросила Хэтти.
— Там его нет, — ответил старик. — Его взорвали. И холм, и дуб — все вместе. Видите? — Он показал фотографию.
— Дайте мне посмотреть на нее, — сказал, протискиваясь вперед и глядя на карту, Уилли.
Хэтти с сильно бьющимся сердцем бросила взгляд на белого человека.
— Расскажите мне о Гринуотере, — поспешила она попросить его.
— Что именно вы хотели бы узнать?
— О докторе Филипсе. Он жив еще?
Прошла минута, пока получили нужную информацию с помощью пощелкивающей внутри ракеты машины.
— Убит на войне.
— А его сын?
— Мертв.
— А что с их домом?
— Сгорел. Как и все другие дома.
— А другое большое дерево на Ноквуд Хилл — оно цело?
— Пропали все деревья. Сгорели.
— То дерево сгорело, вы уверены? — спросил Уилли.
— Да.
Уилли немного расслабился.
— А что с домом мистера Бертона и с самим мистером Бертоном?
— Не осталось ни домов, ни людей.
— А вы знаете прачечную моей матери, миссис Джонсон, ее лачугу?
Место, где ее застрелили.
— И ее не осталось. Все уничтожено. Вот здесь фотографии, можете сами убедиться.
Это были картинки, которые стоило подержать в руках, посмотреть и задуматься. Ракета была набита подобными картинками и ответами на вопросы. Любой город, любое строение, любое место.
Уилли стоял с веревкой в руках.
Он вспоминал Землю, зеленую Землю и зеленый городишко, в котором он родился и вырос, и одновременно он думал о том же городе, но разрушенном, сметенном с лица земли, рассеянном по ветру со всеми его приметами, со всем тем злом, предполагаемым или совершенным людьми; все, что сделано серьезными людьми, ушло: хлева, кузницы, антикварные лавки, тележки с содовой водой, пивные, мосты через реки, деревья для линчевания, прострелянные картечью холмы, дороги, коровы, мимозы и его собственная хижина вместе с украшенными колоннами большими домами, располагавшимися по берегу реки, этими белыми склепами, где женщины, легкие как мотыльки, мелькали в осеннем свете, далекие, недоступные. Дома, в которых хладнокровные мужчины танцевали, держа в руках бокалы с вином, и ружья их стояли там же, прислоненные к перилам крыльца, вынюхивающие осенний воздух и готовящие смерть. Покончено, со всем этим покончено; ушло и не вернется никогда. Теперь и навсегда вся эта цивилизация разодрана на мелкие кусочки, на конфетти, и распростерлась у их ног. Ничего, ничего от нее не осталось и нечего теперь ненавидеть — ни пустого медного патрона, ни веревочной петли, ни дерева, ни даже самого холма — ничего не осталось для ненависти. Ничего, кроме чужих людей в ракете, людей, готовых чистить ему ботинки, ездить в задней части транспорта и сидеть высоко, на галерке, в ночных театрах…
111 
