15 
– Да, – покачал головой Сид. – Смех, да и только.
– А мне от этого почему-то грустно.
– Грустно? Брось ты! Они ужасно похожи на героев какого-нибудь дешевого водевиля театра «Орфеум»!
– Тебе действительно нисколько не грустно?
– О чем ты говоришь? Готов поспорить, они женаты уже лет пятьдесят. Эта перепалка началась еще до свадьбы и продолжилась сразу, как только закончился медовый месяц.
– Они просто не слушают друг друга.
– Да, но они делают это по очереди! Сначала она не слушает, потом он. Будь иначе, они тут же обратились бы в камень. Все точно по Фрейду.
– С чего ты взял?
– Они просто выплескивают все! Не остается никаких претензий, никаких страхов. Спорю, они укладываются спать, не переставая ругаться, и через две минуты засыпают с улыбкой на губах!
– Ты полагаешь?
– То же самое происходило с моими дядей и тетей, подобные баталии их только закалили.
– И сколько же лет они прожили?
– Тетушка Фанни и дядюшка Эйза? Восемьдесят и восемьдесят девять.
– Так долго?
– Словесная диета, сам понимаешь. Еврейский бадминтон: он подает – она отбивает, она подает – он отбивает. При этом, конечно же, никто не выигрывает, но, заметь, и не проигрывает.
– Я никогда об этом не задумывался.
– Ну так подумай. Пойдем, пора подкрепиться.
Мы повернули назад и направились к воротам парка.
– И еще одна вещь, – сказал старик.
– И еще тысяча других вещей.
– А кто это считал? – сказал он.
– А вот смотри. Куда я положила этот список?
– Список! Кому нужны твои списки?
– Мне! Тебе не нужны, а мне нужны!
– Послушай…
– Дай мне договорить!
– И так до бесконечности, – усмехнулся Сид.
Через пару дней он позвонил мне домой.
– Слушай, я раздобыл диктофон!
– Зачем?
– Ты писатель, я писатель. Пособираем зерен для наших мельниц.
– Ну…
– Я за тобой заеду.
Мы вновь отправились на прогулку по приморскому парку. Стоял на удивление тихий и погожий калифорнийский вечер, о каких мы даже не рассказываем родственникам с восточного побережья из опасения, что они поверят и тут же заявятся в гости.
– Я ничего не хочу слышать!
– Замолчи! Мне надоели твои вечные увертки!
– Да, – сказал я, прикрыв глаза. – Все то же. Та же пара и тот же разговор. Волан по-прежнему над сеткой. Проигравших нет. Ты и вправду собрался записывать их разговор на диктофон?
– А что, зря, что ли, Дик Трейси его изобретал?[9]
Когда мы медленно подошли поближе, он незаметно включил диктофон.
– Как же его звали? Ах, да – Айзек!
– С каких это пор?
– Конечно, Айзек!
– Его звали Аароном!
– Да нет же! Это старшего звали Аароном!
– Нет, младшего!
– Кто тебе это сказал?
– Кто, как не ты!
– Как только у тебя язык поворачивается.
– Что, правда глаза колет?
– Да я докажу тебе как дважды два…
– Во дают! – довольно хмыкнул Сид, проходя мимо них с включенным диктофоном в кармане.
И так раз, и другой, и третий.
Потом совершенно неожиданно скамейка два вечера пустовала.
На третий вечер я зашел в находившийся неподалеку небольшой кошерный магазинчик и, указав на скамейку, поинтересовался судьбой ее завсегдатаев. Имен их я, разумеется, не знал. Конечно, конечно, сказали мне. Роза и Эл, Эл и Роза. А фамилия у них Штайн. Эл и Роза Штайн ходили сюда много лет, ни единого вечера не пропустили, но теперь этому конец. Эла уже нет. Такие дела. Умер во вторник. Вот скамейка и опустела, но тут уж ничего не поделаешь.
Хотя я и не был знаком с супругами Штайн, это известие наполнило мое сердце грустью. В маленькой местной синагоге я узнал название крошечного кладбища и, испытывая некоторое смущение и не вполне понимая зачем, отправился туда, чувствуя себя так же, как в ту далекую пору, когда я – тогда еще двенадцатилетний гой – зашел в синагогу, находившуюся в самом центре Лос-Анджелеса, чтобы разобраться, а каково это – ощущать себя частицей этой толпы поющих и молящихся людей с покрытыми головами.
Конечно же, она была там. Она сидела возле камня, на котором было вырезано его имя, и говорила, говорила, говорила, время от времени касаясь камня рукой.
А что же он? Как и прежде, он ее не слушал.
После захода солнца я отправился в парк. При виде пустой скамейки сердце заныло у меня еще сильнее.
Но что я мог сделать?
15 
