очень нудно 
41 
«Вот тогда и посмотрим, на что вы способны, — крикнул я. — А покуда нас разделяют двести миль, отправляйтесь-ка по домам».
На сей раз толпа вняла призыву, и спустя пару часов улицы Заморны очистились. Итак, Торнтон, что скажете? Завтра нам лучше быть на месте загодя. Эдвард заявил, что до вечера не встанет с постели.
— Ну и черт с ним! — пробормотал Торнтон. — Плевал я на Перси, а герцог получит по заслугам. Сам нарывается. Сдалось ему тащиться триста миль с гаком, чтобы навестить этого дряхлого распутника! Прав Эдвард. Заморна сам заварил кашу, пусть сам и расхлебывает. А где Хартфорд?
— Вернулся из Газембы. Только что от него проку? Он тоже не поднимется с постели.
— Плохи наши дела, — заявил доблестный генерал. — Не хватало еще, чтобы армия шла супротив народа! Но ежели они попрут напролом, у нас есть пушки. Вы, Каслрей, припугните их хорошенько, и я припугну, а там пусть сам разбирается. Надеюсь, при виде герцога смутьяны одумаются.
— И я! — воскликнула леди Джулия, заламывая руки. — И я надеюсь! Ах, Торнтон, неужто они готовы на него напасть?
— А чья это печаль? — рявкнул генерал.
— Ваша, чья ж еще! Вы не допустите беспорядков.
— Джулия, помолчите! — одернул ее муж.
Леди Джулия послушно замолчала. Мисс Мур глянула на нее из-под длинных ресниц с полупрезрительный выражением, которое, впрочем, в следующий миг исчезло, как не бывало.
— По пути в Заморну герцог проедет мимо ворот Гернингтона, — нарочито небрежно обронила гостья.
— Думаю, вы вряд ли отличите его выезд от прочих, — заметил Каслрей. — Герцог передвигается в простой коляске: упряжка в шесть лошадей и три форейтора.
— Но самого-то герцога отличить нетрудно, — протянула мисс Мур, все с той же загадочной улыбкой покосившись на графа.
— Джейн, а ну-ка цыц! — вспылил генерал, заслужив изумленный и яростный взгляд красавицы. Однако мисс Мур не стала развивать свою мысль, а лишь вспыхнула и закусила губку. Торнтон пригласил Стюартвилла в кабинет, и общий разговор прервался.
Утром двадцать шестого июня столица замерла в ожидании. Возбуждение горожан было как в день выборов. Женщины на улицах не показывались, но у каждого фонарного столба толпились джентльмены и ремесленники. Почти все фабрики стояли.
В десять пополудни двери суда распахнулись, и у подножия лестницы, вопреки уверениям лорда Стюартвилла, остановилась карета лорда Хартфорда. Получившие особые указания констебли прямиком из комнаты магистратов направились сквозь густеющую толпу к гостинице «Стэнклиф». К полудню площадь перед нею заполонили горожане.
День выдался превосходный: жаркое солнце пламенело в лазури небес, — однако никто словно не замечал изнуряющего зноя, а на лицах горожан застыло напряженное ожидание. Я наблюдал за происходящим из окна: превосходная позиция для чужестранца, который захотел бы узнать в лицо самых заметных людей города — все они то и дело пересекали площадь в разных направлениях. Генерал Торнтон, стоя на ступенях, указывал мистеру Уокеру, крупнейшему фабриканту Заморны, на тяжелый алый стяг, безжизненно свисавший с высокого древка, которое поддерживали двое хмурых ремесленников. Когда алое полотнище развернулось — скорее от собственной тяжести, чем от ветра, — стали видны слова: «Ангрия презирает предателей — Нортенгерленда к ответу!» На другой стороне значилось: «Перси нам не указ!»
Я расслышал, как лорд Стюартвилл сказал: «Отличный девиз! Не опускайте флаг». Видно было, что дворяне и знать не только не противятся выражению мятежных настроений низших слоев, но и от души поддерживают народное недовольство, направленное против их заклятого врага, чьи оскорбления были еще свежи в их памяти, и желают лишь удержать чернь от неразумных и неподобающих действий.
Тем временем гомон усиливался, а толпа прибывала. Казалось, самый воздух сгустился от криков, а народное нетерпение достигло предела. Люди то и дело бросали взгляды на ярко освещенный солнцем циферблат ратуши, стрелки которого приближались к двенадцати. Наконец над площадью разнесся глубокий раскатистый гул. Ему ответил мелодичный звон с колоколен собора и церкви Троицы. Не успел он стихнуть, как на дальних подступах к площади взметнулись флаги. Гулкий рокот, устрашая сердца, рвался сквозь возбужденную толпу, с каждым мигом нарастая, пока прямо под окнами не раздался многоголосый вопль, подхваченный сотнями глоток: «Едет! Едет!»
41 
