очень нудно 
43 
– Разве она ничего не знает?
– В том-то и дело. Все эти годы она пребывает в неведении относительно вашей матери и о вас тоже. Шаннон улыбнулась холодно и недоверчиво.
– Как это может быть? Вы сами верите? Насколько я знаю, большинство жен прекрасно осведомлены о шалостях своих благоверных. Даже в огромных городах. У них на это особый нюх. А тут, в небольшой деревне…
– Не говорите так. И слово «шалость» здесь неуместно. Я знаю совершенно определенно, что матери ничего не было известно. Иначе этим оружием она пользовалась бы много лет. Уж поверьте мне. – Ей не хотелось раскрывать перед Шаннон интимные стороны жизни родителей, но она чувствовала, что должна это сделать, чтобы защитить отца. Поэтому сказала: – Никогда, никогда я не видела у них маломальского проявления любви друг к другу. Хотя бы интереса, внимания. Только обязанности. А за этим – полное отчуждение, пренебрежение, если не отвращение.
Шаннон не очень хотелось слушать эти откровения, они были ей неприятны, хотя, чего греха таить, любопытны.
– Но почему они не разошлись? – спросила она с удивлением.
– Ох, это все очень сложно, – ответила Брианна, наморщив лоб. – Церковь. Дети. Условности нашей жизни. Вам, американке, трудно представить. Честно говоря, неприязнь моей матери к отцу можно понять. Он никогда не умел зарабатывать деньги, не умел сохранить их, если вдруг появлялись. А для нее деньги значили и значат очень много. А главное, наверно… Она в молодости хорошо пела, ей светило будущее певицы, и вот тогда, на свою беду, так она считает, она его встретила. И в мыслях она не имела поселиться в глуши, в фермерском доме. Но, как бы это сказать… между ними пробежала искра. Вспыхнуло пламя. Недолгое. В этом пламени родилась Мегги.
– Понимаю, – задумчиво сказала Шаннон. Оказывается, с некоторым изумлением подумала она, между мной и Мегги куда больше общего, чем я могла предположить. Во всяком случае, в вопросе, связанном с рождением. – Насколько могу судить, – проговорила она, – ваш отец довольно легкомысленно относился к своим половым связям и к рождению – детей.
Ее удивил гневный блеск в глазах Брианны и ее резкий тон.
– Не смейте так судить о моем отце! О нашем отце! Даже у вас нет права говорить такое о нем – ведь вы его ни минуты не знали. Он был человеком огромной доброты и широкого сердца. Больше двадцати лет он наступал себе на горло, забывая о себе самом, о своих надеждах. И все это ради детей. Как он любил Мегги! Мало кто из отцов мог так любить! А мать не любила за это их обоих. Если она и ложилась с ним в постель, то лишь для того, чтобы исполнить свой долг перед богом – родить еще одного ребенка. Не в грехе, не до брака – как первого. Как же холодна была их постель!
– Вы не можете знать о том, что было до вашего рождения.
– Прекрасно знаю. Мать сама говорила об этом. Я стала епитимьей (Епитимья – наказание, налагаемое церковью (в православии и католицизме) за греховные мысли и поведение.) за совершенный ею грех. Ее покаянием. А грехом была Мегги. Но после того, как она меня зачала, общая постель с отцом стала ей не нужна. А ведь он был мужчиной в расцвете лет.
Шаннон в молчании покачала головой. Она понимала, как тяжело и унизительно для Брианны говорить об этом. Почти так же, как ей слушать. Хотя по виду не скажешь: на лице Брианны было скорее возмущение, нежели смущение.
– Еще раз извините, – сказала Шаннон. – Но все равно никак не могу понять, зачем два взрослых человека мучились столько лет, вместо того чтобы просто расстаться?
– Здесь Ирландия. И то, о чем я говорю, случилось больше двадцати лет назад. А рассказываю вам все это, чтобы вы поняли, какая печаль и боль царили в нашем доме все годы. Во многом отец сам виноват, не отрицаю. Но все же главную роль в этом отчуждении играла мать. А уж если бы она только заподозрила его в измене, то свела бы его в могилу. И себя, наверное, тоже. Она действует прямо, напролом и не умеет вовремя остановиться или хотя бы чуть-чуть изменить свои принципы.
– Но теперь ей предстоит узнать. Может быть, не нужно этого?
– Нужно, – с необычной для нее твердостью сказала Брианна. – Мы так решили в нашей семье. Ради себя, ради вас. Ради нее самой. Не надо лжи. Как видим, рано или поздно правда пробивается наружу. И чем позже, тем бывает больнее.
– Да, теперь это мне хорошо известно.
– Наша мать может оскорбить вас, Шаннон. Наверняка попытается сделать это.
– У нее ничего не выйдет. Простите за откровенность, но ее чувства и то, как она их захочет выразить, мало что значат для меня.
43 
