очень нудно 
56 
Дорогая, я мог бы дать тебе столько любви! Но мы оба безнадежно ранены этим браком, устроенным нашими доброжелателями, но не подходящим ни для тебя, ни для меня. Я знаю, что у тебя все будет хорошо, у тебя подходящее окружение.
Передай привет Марке Кристине и дяде Габриэлу. У меня не было времени, чтобы навестить их — да, дядя Габриэл ведь все еще в Дании, а Марка Кристина… Поблагодари их за все, что они сделали для меня в мои одинокие годы. Марка поймет меня, она ведь выросла почти в тех же условиях, что и я.
Прощай, любимая, хорошо воспитывай Доминика, чтобы он вырос свободным и счастливым человеком!
Твой Микаел».
Анетте хотелось закричать.
— Нет! О, нет! — жалобно шептала она. — Это не правда! Это не правда! Микаел, что ты наделал?
Но в следующий миг она добавила:
— Что же я наделала? Ох, Микаел! Удивительно было то, что в первый момент она даже не подумала о Доминике.
Она принялась бесцельно бродить по комнате, готовая вот-вот расплакаться. Потом сбежала вниз по лестнице, выскочила раздетая во двор и со всех ног побежала в Мёрбю, зажав в руке письмо.
Через некоторое время она почувствовала резь в груди и в ушах, но возвращаться было уже поздно. Она замедлила шаг, тяжело вздохнула, накинула на голову шаль и вошла, наконец, во двор. И тут она обнаружила, что за ней увязался Тролль. А ведь ему нельзя было появляться в Мёрбю, иначе он просто ввязался бы в драку с собаками, жившими при замке. Плача, она пыталась прогнать его домой, хотя ей вовсе не хотелось строго обращаться с собакой Микаела и Доминика. В конце концов пес внял ее уговорам: остановился у ворот, поджав хвост и свесив уши, скорбно подняв одну лапу, глядя на нее непонимающими глазами. Анетта пыталась подбадривающе и одновременно строго махнуть ему рукой, но это ни к чему не привело.
В прихожей замка Мёрбю было тепло. Она сказала, что хочет переговорить с графиней.
Марка Кристина еще не встала, по утрам она любила поспать, особенно, когда Габриэла Оксенштерна не было дома. Поэтому Анетта сказала слуге, что желает поговорить с ней как можно скорее. Она так нервничала, что кусала костяшки пальцев.
Вошли оба мальчика, двенадцатилетний Густав Адольф и четырехлетний Габриэл.
Всякий раз, глядя на них, имевших большую разницу в возрасте, она думала о тех двоих, средних, что умерли от такой обычной детской болезни, как корь.
Густав Адольф пришел узнать, нет ли с ней Доминика. С натянутой улыбкой Анетта ответила, что он уехал на время со своим отцом и что скоро вернется. Она умоляла Мадонну, чтобы это было так.
Слуга вернулся.
— Ее милость попросили меня передать Вам привет и сказать, что они Вас примут, если только графиня соблаговолит пройти со мной.
Анетта по-прежнему носила свой графский титул, хотя она и вышла замуж за не-совсем-дворянина.
Марка Кристина полулежала в постели, на коленях у нее стоял поднос с завтраком.
— Доброе утро, Анетта, ты так рано на ногах! Это служит мне укором. Теперь уже половина одиннадцатого! Хорошо, что Габриэл не видит меня. Но у тебя испуганный вид. Надеюсь, ничего не случилось?
— Случилось, — почти истерично произнесла Анетта, — Микаел уехал! И он взял с собой Доминика!
Отставив в сторону поднос, Марка Кристина села поудобнее.
— Что ты. сказала?
— Вот! Читай! Это все, что он оставил мне!
В полной тишине Марка Кристина прочитала письмо, потом отложила его в сторону.
— Почему никто из вас не говорил мне об этом раньше? — озабоченно произнесла она. — Габриэл называл его хиляком! Оказывается, Микаел болен? Что с ним?
— Мы не знаем. Он сам этого не знает. Он только говорит, что катится вниз. Когда он в последний раз вернулся домой, вид у него был жуткий.
Графиня Оксенштерн, урожденная Лёвенштейн-Шарффенек, кивнула:
— Когда он в последний раз был дома, я не очень-то интересовалась им, предаваясь скорби о своих маленьких сыновьях. Но теперь, когда ты сказала об этом, я вспомнила, что он был сам не свой, вид у него был… жалкий.
— Да… Но он точно не знает, почему. Он говорит только, что ненавидит военную службу. Он не хочет больше воевать.
— Но почему же он снова отправился туда? Почему ничего не сказал Габриэлу?
Анетта опустила голову.
— Думаю, никто из нас не отдавал себе отчета в том, насколько все это серьезно. И меньше всех — я сама. Мне казалось, что пожинать лавры на поле брани — великое дело. В таком молодом возрасте он уже капитан. Мы не прислушивались к его словам, ни дядя Габриэл, ни я.
56 
