70 
Он вышел из комнаты и принес крошечную берестяную коробочку.
— В ней что-то было. Посмотри, здесь кое-что осталось!
Он понюхал остатки порошка.
— Ага, теперь я знаю, что это!
— Ты можешь помочь?
— Боюсь, что уже слишком поздно. Яд всосался в кровь.
— Я позову Никласа, — сказал Бранд.
Сесилия стояла в дверях и ругала всех, в том числе и себя. Все, прибывшие из Гростенсхольма, были смущены, всех мучили теперь угрызения совести.
— Он же говорил нам об этом, — убивалась Лив, — когда вы все вышли во двор, где стояла бочка с водой. Он говорил о своей жене-католичке — о том, что ей нужно стать вдовой, чтобы повторно выйти замуж. Католики ведь не могут повторно вступать в брак, если супруг еще не умер. Но тогда я не поверила этому! И еще он говорил о том, что его влечет небытие.
— Что именно он сказал? — вырвалось у Сесилии.
Лив опустилась на колени перед своим мертвым братом и гладила его белый лоб, говоря при этом о Микаеле. Она пыталась объяснить, в чем состояли его приступы, пыталась обрисовать то самое, чему он не мог дать название.
— Идиоты, — всхлипывала Сесилия, — мы все вели себя как идиоты! Ведь дядя Аре говорил же нам: «С мертвыми не играют!» Ты тоже, Маттиас, говорил об этом. Ты говорил, что это депрессия. Ты же, мама, спрашивала его об этой женщине, Магде фон Стейерхорн: не прикасалась ли она к нему? И мы так ничего и не поняли!
— Чего не поняли?
— Не поняли, что собой представляет то самое, о чем он говорил маме, Александру и Бранду. Если бы я услышала об этом, я бы сразу догадалась!
— Ты так думаешь? — мягко спросила Лив.
— Возможно, что и нет. Легко быть мудрым задним числом.
— Так что же это было?
— Конечно же, жажда смерти. Она выступала для него в фигуре самой Смерти или же в образе Магды фон Стейерхорн, или же в чем-то самом по себе соблазнительном, этого мы не знаем. То самое как раз и было той депрессией, о которой ты говорил, Маттиас.
— Думаю, Вы драматизируете все, тетя Сесилия. По-моему, не следует ссылаться на что-то сверхъестественное, чтобы разгадать эту загадку. Возможно, ответ кроется в самом Микаеле…
Он замолчал, видя, что в комнату вошел Никлас. Лив тут же подвела мальчика к Микаелу.
— Я много раз видела, как мой отец, Тенгель Добрый, делал это. Давай, Никлас, положи свои руки на сердце Микаела. Да, вот так! И держи так! И молись, чтобы он выжил!
— Но, тетя Лив…
— Не говори, что он мертв, я не хочу даже слышать об этом! Подумай о Доминике, который может потерять своего отца! Этого нельзя допустить. И Аре никогда не позволил бы Микаелу сделать это, я знаю. Да и все мы… Он не должен умереть, Никлас. Понимаешь?
У пятилетнего мальчика вид был несчастный и растерянный. Но он сделал то, что сказала ему Лив. Она была настолько удручена происшедшим, что не задумывалась над тем, какое бремя возлагает на детские плечи.
Матильда тем временем высвободила руку Аре из руки внука.
— Они оба уже окоченели? — спросил тихо Маттиас.
— Нет, — ответила Матильда, — Микаел еще нет…
Присутствующие с облегчением вздохнули.
— Мы должны теперь использовать все колдовские средства Людей Льда, — сказала Сесилия.
От ее слов Маттиас словно очнулся.
— Хильда, — сбивчиво произнес он, — отправляйся сейчас же в Гростенсхольм и привези сюда все запасы! Все лекарственные травы, какие там есть! Вот ключ от шкафа. Тетя Сесилия кое-что смыслит в этом.
Хильда тут же исчезла.
— А ты знаешь, как ими пользоваться? — поинтересовалась Лив.
— Нет, не знаю, — вздохнул Маттиас. — Мне не у кого было учиться.
— Я помогу тебе, как смогу, — пообещала Лив.
— Я тоже, — сказала Сесилия, — Тарье научил меня кое-чему.
Страшась собственных слов, Лив произнесла:
— Впервые за всю мою жизнь я сожалею, что я не Ханна! Она бы уж разобралась во всем этом!
Молодые служанки принялись обряжать Аре — их руки были нежны, из глаз лились слезы. Этот старик был душой всей Липовой аллеи, был всеми любим. И хотя его смерть не была ни для кого неожиданностью, все были сломлены горем. Трудно было поверить, что Аре ушел из этой жизни навсегда.
— Надо бы вынести отсюда эту кровать, — сказала Сесилия, — она приносит в дом одни несчастья!
70 
