56 
К сожалению, не все были с ними согласны.
– Погодите, погодите, господин директор, – до отвращения знакомый голос раздался вдруг из дальнего угла. Оказывается, инспектор Поттинджер тоже присутствовал на собрании, сидел за развесистой пальмой в кадке, поэтому Веттели его и не заметил. Сама пальма принадлежала, конечно же, Киту Мармадюку Харрису, о чём свидетельствовала маленькая вывеска, сделанная его красивым округлым почерком: «Коллеги, убедительная просьба, листья руками не трогать и ствол не ощипывать. К.М.Х.» Судя по тому, что вышедший вперёд инспектор машинально катал что-то в пальцах, он всё это время именно ощипывал ствол, сдирая с него коричневые волоконца.
– Что значит, «дети будут распущены по домам?» А если убийца среди них? Кто вам сказал, что под подозрением толькосотрудники? Я же, кажется, ясно и чётко выразился «под подозрением вся школа».
И без того бледное лицо профессора сделалось совсем зелёным.
– Да, но я не думал, что это касается детей! Это же просто абсурд! Ребёнок не может быть убийцей!
– Кто вам такое сказал? – стоял на своём сыщик. – Уж поверьте моему богатому опыту, из детей, при желании, получаются отменные преступники! А уж в вашей-то школе и вовсе не разберёшь, где учитель, где ученик…
«В мой огород камень» – усмехнулся про себя Веттели.
– … и выглядят они как сущие головорезы! С таким столкнёшься в тёмном переулке…
«А вот это уже не про меня. Это он, скорее всего, встретил Робина Гордона-младшего, и тот его впечатлил».
Робин Гордон-младший не мог не впечатлить. Парню исполнилось шестнадцать лет, характер у него был смирный, как у ягнёнка, умом не блистал, но учился прилежно, кроме того, был единственным сыном Робина Гордона-старшего, барона, пожизненного аппеляционного пэра парламента. Но являясь столь респектабельной личностью, Робин Гордон-младший имел такую устрашающую внешность, будто отцом его был не член Палаты лордов, а какой-нибудь пещерный тролль с холодных берегов континентального севера. Так что в этом вопросе инспектора Поттинджера можно было понять.
Но директор Инджерсолл считал иначе. Он смерил оппонента убийственно-презрительным взглядом поверх очков, возразил холодно:
– Вы говорите ужасные вещи, господин полицейский. Да, в нашей школе случилось большое несчастье. Но это не даёт вам никакого права на высказывания, дискредитирующие наших учеников и учителей. Ваше дело – искать убийцу, а не навязывать нам свои болезненные суждения. И между прочим, полицейскому, способному испугаться ребёнка, встреченного в переулке, пусть даже тёмном, я посоветовал бы сменить место работы. Так было бы лучше и для его хрупкой нервной системы, и для общества, которое он призван защищать!
Профессор был великолепен. Будь это уместно, Веттели ему зааплодировал бы.
Да только беда в том, что в словах отвратительного Поттинджера было гораздо больше истины, чем хотелось бы…
…Очень странное и неприятное чувство – жарко и холодно одновременно. От палящего полуденного солнца не спасает даже плотная ткань палатки, дышать внутри положительно нечем. А снаружи ещё хуже, будто на раскалённой сковороде. Но даже эта страшная жара не способна унять озноб, холод рождается где-то внутри организма, заставляет его мелко дрожать и стучать зубами. Впору отправлять денщика за вторым одеялом – смех и грех. И вообще, дурацкая ситуация: полковой врач сам жив-здоров, но малярию вылечивать не умеет, только и способен, что давать хинин. Раз и навсегда от малярии избавлял гарнизонный маг, но он три недели назад был убит нелепейшим образом – собственно, только так и можно убить мага. Два огненных шара столкнулись в полёте. Шанс – один на миллион, но всё-таки случается иногда и такое. И как всегда происходит в подобных случаях, каждый заряд вернулся в свой фламер. Со всеми вытекающими последствиями для того, кто держит фламер в руках. В общем, маг умер. Новый застрял где-то в пути. В полку началась четырёхдневная малярия, старый, скудный запас хинина кончился, новый тоже застрял где-то в пути – вот и извольте радоваться, господин капитан, когда ещё доведётся замёрзнуть на обжигающей жаре?
Веттели завернулся в одеяло и тихо захныкал – мучиться предстояло ещё часов пять, не меньше. Хотелось заснуть – не удавалось. Не жизнь – казнь Такхеметская!
56 
