70 
— Я могу их видеть?
— Скактавла — нет, он прикован к постели.
— А Доминика?
— Он был здесь несколько раз. Вчера приходил.
«Как чудесно узнать об этом! Я чувствую, как мой рот растягивается до ушей в улыбке. Темные мысли кружатся надо мной».
— А воллерский помещик? А судья?
— Судья отстранен от должности, осужден и казнен.
«Дрожь пробегает по моему телу».
— Значит, я сею вокруг себя смерть?
— В этом не твоя вина. Его приговорили к смерти за издевательство над Скактавлом и за массу других преступлений. У нас теперь новый судья, справедливый и здравомыслящий, он тебе наверняка понравится. Что же касается Воллера, то с ним еще вопрос не решен. Речь идет о кровной вражде: частично между Воллером и Свартскугеном, частично — между свартскугенцами и нами, а также между Воллером и нами.
— Но у нас никогда не было никакой вражды со Свартскугеном!
— Ты знаешь, как они ненавидели нас. Конечно, теперь с этим покончено. Вражда между Воллером и Свартскугеном куда более серьезная, чем все думали. За эти годы свартскугенцы убили восемь воллерцев, а те, в свою очередь, убили десять свартскугенцев. Конечно, на это ушло пятнадцать лет, но все-таки!
— Господи, ведь это же безумие!
— Так оно и есть. И последней каплей было то, что вы с Эльдаром убили Монса Воллера, наследника помещика. Так что с этого момента кровная месть коснулась и нас.
«Чувство раскаяния. Руки, закрывают лицо».
— Я так противна самой себе, отец. Мне так неприятно все это!
— Ты поступила так, как сумела, никто тебя не винит. Ты не должна убиваться из-за этого. А теперь отдохни, я скоро вернусь.
— Отец, значит, все воллерцы и свартскугенцы признаны виновными?
— В этом как раз и пытается разобраться нотариус. Все это кажется ему очень запутанным. Воллерский помещик — жуткий человек, но он один не должен нести наказание. С другой стороны, свартскугенцы столько вытерпели от него…
— Все ясно…
— А теперь спи. Тебе нужно много спать, чтобы набраться сил.
— Да, отец, попроси маму, чтобы она принесла мне зеркало. И гребень!
— Вот теперь я вижу, что ты начинаешь выздоравливать!
К ней пришел Никлас, еще совсем недавно отворачивающийся от нее с раздражением и горечью, занятый самим собой.
Оба тяжело переносили это — она не могла смотреть ему в глаза, а он ничего не замечал вокруг себя.
Сев на край постели, он взял ее за руку, виновато и смущенно улыбнулся.
— Прости меня, Виллему! Последнее время я был сам не свой.
— Ты ни в чем не виноват, — с сочувствием ответила она.
— В тот раз я понял по твоим глазам, что сделал тебе больно. Твое лицо всегда было для меня открытой книгой. И мне было тяжело оттого, что я бросил тебе в лицо грубые, обидные слова. Я косо смотрел на тебя, потому что ты изнывала от своей несчастной любви, не обращая внимания на чувства других. Но теперь я понял, что сам поступал так же. Человек в таком состоянии погружается в себя, становится бесчувственным по отношению к окружающим.
— В самом деле! — согласилась Виллему, готовая простить ему все. — Но я сама вела себя глупо в тот раз. Как я могла скорбеть о таком…
Она оборвала себя: слово, которое она собиралась произнести, было не особенно приличным.
Среди ее родственников Никлас был самым придирчивым к выражениям. Виллему же употребляла подчас всякие соленые словечки, но хорошо знала, когда их можно сказать, а когда — нет.
Никлас печально улыбнулся.
— И теперь это Доминик?
— Я не стану этого отрицать, — вздохнула она.
— Тогда мы с тобой в одной лодке, ты и я.
— Абсолютно верно. И Ирмелин. И Доминик.
— Да. Знаешь, в последнее время я много размышлял над этой древней легендой.
— О чем?
— О котелке.
— Который нужно откопать? Чтобы снять это проклятие?
— Вот именно.
— Мы должны попытаться это сделать, — глубокомысленно произнесла она. — Но ведь мы ничего не знаем. Совершенно ничего!
— Говорят, что Колгрим кое-что знал. И дед Доминика Тарье. Но оба они умерли.
Виллему вспомнила о своем странном переживании на чердаке, где она была вместе с Ирмелин. Когда-нибудь она расскажет ему об этом.
Но не сейчас.
— Мне кажется, это звучит устрашающе.
70 
