очень нудно 
56 
А когда под утро она задремала, Мортимер уже пришел будить ее. Увидев, что глаза у нее покраснели от бессонницы, он высказал свое неудовольствие.
– Я же не виновата в том, что мне никак не удавалось заснуть! – сказала Фьора, оправдываясь.
– Да я не сержусь на вас. Это я виноват. Мне надо было бы оставить вас в какой-нибудь гостинице, а сюда прийти одному. Я попрошу, чтобы вам принесли воды умыться, затем мы встретимся в трапезной, где вы должны поесть. У вас есть еще время! Преподобный аббат примет нас после мессы.
Час спустя Фьора, умытая, причесанная – ни один волосок не выбивался из-под ее капюшона, – следовала вместе с шотландцем за послушником, которому было поручено проводить их до дома настоятеля, выходившего окнами на церковную площадь. По дороге она оглядывалась вокруг, всматриваясь в каждого, кто встречался на пути, но никто из них не был похож на человека, которого она искала.
Преклонив колено перед настоятелем обители, ей снова стало стыдно от того, что по решению Мортимера она осталась в мужской одежде. Настоятель в сутане из грубой белой ткани, подпоясанный веревкой, с тонзурой, вокруг которой седые волосы образовывали что-то вроде нимба, с худым обветренным лицом, словно выточенным из старого оливкового дерева, напоминал одного из святых или пророков, статуи которых стояли в каждой церкви. Молодая женщина почувствовала себя не в своей тарелке, особенно после того, когда он стрельнул на нее из-под бровей голубыми глазами, пронизывающими ее насквозь.
Она молча села на табуретку, указанную ей, позволив Мортимеру объяснить, что привело их сюда. После его рассказа настоятель не сказал ни слова, молчание воцарилось в зале, в котором он их принимал, и он снова взглянул своими голубыми глазами на Фьору, которая сразу же покраснела. Непонятная тревога сдавливала ей горло, и слезы были готовы вот-вот хлынуть из глаз, ибо история, рассказанная шотландцем о спасении человека, потерявшего память, начала казаться ей абсурдной.
– Речь, видимо, идет, конечно, о... легенде, – сказала она хриплым голосом, – об одной из историй, о которых так любят болтать кумушки?
– Вы не доверяете монсеньору делла Ровере, сын мой? Зря, он сказал правду.
– Правду?
– Конечно! В прошлом году, накануне Рождества, наши братья действительно привели сюда человека, обнаруженного в лодке, застрявшей в камышах. Его так лихорадило, что казалось, ему не помогут никакие лекарства. Мы вернули его к жизни после многочисленных усилий, но когда он пришел в себя, стало ясно, что несчастный ничего не помнит о своем прошлом. То, что он испытал, видимо, оказалось сверх его сил.
– Извините меня, ваше преподобие, – сказал Мортимер, – но он что-нибудь говорил о себе?
– Говорил, но очень мало, всего несколько слов. И когда мы стали задавать ему вопросы, он не смог на них ответить.
– Можно ли нам увидеть его? – спросила Фьора, которая больше не могла выдержать. Она снова почувствовала на себе взгляд голубых глаз, в которых прочла сострадание.
– Нет. Это невозможно.
– Он... умер? – Сердце ее тоскливо сжалось.
– Нет. Он уехал.
– Уехал? Как? Когда?
Она почувствовала, как Мортимер сжал ее руку, призывая к осторожности, но своим тоном приор дал понять, что его не раздражают задаваемые гостями вопросы.
– В мае месяце этого года в город стеклось большое количество народа помолиться перед праздником Вознесения, и поэтому наш гостиничный двор, а также соседний монастырь Сен-Андре были переполнены. Эта волна паломников схлынула и унесла с собой брата, которого мы называли Иннокентий. И мы не знаем, что с ним стало.
– Ушел!
На лице Фьоры выразилась такая боль, что настоятель, наклонившись к ней, дотронулся до ее руки кончиками своих пальцев.
– Не поддавайтесь отчаянию! Ведь трудно утверждать, что человек, которого вы ищете, именно он.
– Не можете ли вы, ваше преосвященство, описать его? – спросил Мортимер, желая прийти на помощь Фьоре.
– Мы мало обращаем внимания на внешность людей, сын мой. Что я могу вам сказать? Он был высокого роста, брюнет, в возрасте примерно тридцати пяти лет. Мы решили, что он был военным, потому что на его теле было много шрамов, как мне сказали. Но я могу позвать послушника, который ухаживал за ним. Может быть, он даст вам больше сведений?
Как и другие послушники, он не был обязан сохранять обет молчания, к тому же молодой человек оказался словоохотливым от природы. Кроме того, ему, видимо, пришелся по душе незнакомец. Если бы страх перед настоятелем не сдерживал его, послушник бы без конца говорил о «брате Иннокентии». С его слов незнакомец был красивым молодым человеком, только мрачным и молчаливым. Однако послушник не мог сказать в точности, какого цвета были его глаза.
56 
