очень нудно 
42 
Имя подменного брата он выплюнул будто ругательство. В нем неожиданно проснулось давно забытое чувство ревности.
– Улаф сейчас в море. На своем драккаре «Гром».
– Ну и что? – Хельги зло отвернулся. Когда-то «Гром» считался его драккаром. Казалось бы, зачем ему теперь драккар? Все равно обидно.
– Отец говорит, не было еще такого воина в Рун-Фьорде, да и на всем Побережье, – продолжила рассказ Тильда, будто желая помучить подменного сына. – Он мог бы победить самого Сигурда Медведя или Роггсу Кровавого. Отец очень доволен им.
– А ты? – Хельги смотрел в упор. – Ну если честно… Ты его очень любишь?
Последний вопрос прозвучал по-детски нелепо.
Жена ярла надменно взглянула на сприггана… и вдруг поняла, что ее ответ для него действительно важен. И она не смогла солгать.
– Он чужой, – голос ее звучал глухо, – он сын мой, я стараюсь его любить. Но он – чужой. Как я ждала его! Дни и ночи, целых тринадцать лет. И он вернулся, но все пусто, пусто. Нет, я не люблю его.
Хельги уселся на скамью верхом. Уходить он раздумал. Ему очень нравились слова Тильды. Он закусил губу, чтобы не выдать свою радость. Хотя жену ярла, конечно, было жаль.
А женщина продолжала. Впервые за долгие годы она могла говорить откровенно.
– Улаф страшный человек. Из тех, что убивает ради забавы. Его все боятся. Он стал берсеркером. Силы Стихий! Ты бы видел его в ярости! Не человек – дикий тролль!
– Берсеркером! – поразился Хельги. – Настоящим?! Бегает голый, рычит и грызет щит? Убиться можно! Вот не думал, что в нашем семействе может приключиться такое! Хотя помнишь, отец говорил, будто брат его прадеда был знаменитым берсеркером? Наверное, у Улафа это наследственное…
Они проговорили несколько часов.
За разговором даже внимания не обратили на шум и суматоху, поднявшиеся снаружи. Утратили бдительность, как говорит Меридит.
Дверь распахнулась с грохотом. Мощная фигура, облаченная в кожи, металл и мохнатые шкуры, возникла в проеме, слишком низком для такого великана.
– Встречай, мать! – проревел Улаф. – Мы воротились с победой! И с богатой добычей!
Тильда вскочила, словно желая заслонить Хельги собой. Но Улаф даже не заметил гостя.
– Отец занят разгрузкой, а я – скорее домой. И с подарком! Вот тебе сноха, мать! – Он силой втолкнул в дом девчонку лет шестнадцати, тоненькую, нежную, раздавленную ужасом. – Хороша, а?!
Фьординг намотал светлую косу девушки на руку и резко рванул вниз, заставляя ее тем самым открыть лицо.
– А ты говорила, никто за меня не пойдет! Не пойдет – сам возьму что мне надо!
Он снова потянул девушку за косу. Шея ее выгнулась и болезненно напряглась. Но несчастная даже не застонала, столь велик был ее страх. Тут уж не выдержал Хельги:
– И чего ты ее мучишь? Тоже Роггса Кровавый нашелся! Справился!
От неожиданности Улаф выпустил свою жертву, и она молча повалилась к его ногам.
– Это… это еще кто?! – яростно прохрипел он. – Убью-у!!!
– А я твой братец Хельги, – издевательски сообщил спригган. – Слышал о таком?
Тильда замерла в ужасе. Рядом с тушей Улафа Хельги выглядел почти таким же беззащитным, как несчастная пленница.
Сын ярла взвыл и ринулся вперед. Он давно поклялся себе убить подменного брата – и теперь был полон решимости исполнить клятву. Глаза берсеркера дико блуждали, изо рта фонтаном летели брызги слюны, в груди клокотало. Зрелище было редкое! От любопытства Хельги едва не пропустил удар. Увернулся в самую последнюю секунду. Улаф не удержал равновесия и со всего размаха врезался в стену. Но боли не почувствовал. Вскочил и вновь ринулся в бой. Хельги опять увернулся, теперь вовремя, без спешки. Дом содрогнулся от удара тяжелого тела, посуда посыпалась с полок.
– Ох, мамочка! Мы тебе все разнесли! – посетовал Хельги. – Но я не виноват, это все он… Слушай, братец, может, выйдем на улицу? А то вам есть не из чего будет.
Берсеркер не слышал и не понимал. Слепая ярость гнала его в атаку, снова и снова. Наконец сприггану наскучило однообразие, и он нанес встречный удар. Прицельно и аккуратно, по методу Энки.
Каждый, кто знал Улафа, считал его невероятно смелым человеком. Но он не был смелым, он был обыкновенным. Просто он не ведал, вернее, не помнил страха. Спригганский выкормыш забыл почти все, что было с ним до возвращения домой, даже имя, которое носил все эти годы. В тринадцать лет жизнь для него началась сначала. И в этой новой жизни он был самым сильным, самым могучим, не знающим себе равных, – и никого не боялся. Все боялись его.
42 
