16 
– Отправляют в рай. Чтобы они там белили стены. В раю ведь как – стены должны быть идеально белые. Чуть какое пятнышко, уже непорядок. Это ведь рай! Вот они и белят их с утра до вечера, портят себе бронхи.
Больше она не задавала никаких вопросов. Я тщательно выбрал кусочки пробки, плававшие в бутылке и разлил вино по стаканам.
– Холодное вино – горячее сердце, – сказала она, когда мы чокнулись.
– Это откуда?
– Из рекламы. Холодное вино – горячее сердце. Не видел?
– Нет.
– Телевизор не смотришь?
– Редко. Раньше часто смотрел. Больше всего нравилось кино про Лэсси. Пока самая первая собака играла.
– Ну да, ты ведь животных любишь.
– Ага.
– Если б у меня время было, я бы с утра до вечера смотрела. Все подряд. Вот, скажем, вчера показывали диспут между биологом и химиком. Не видел?
– Нет.
Она отпила вина и покачала головой, как бы вспоминая.
– Там было про Пастера. Он обладал силой научной интуиции.
– Силой Научной Интуиции?
– Ну, короче… Обычно ученые рассуждают так: A равно B, а B равно C – значит, A равно C. Что и требовалось доказать. Правильно? Я кивнул.
– А Пастер был не такой. У него в голове только и было, что A равно C. Безо всяких доказательств. Его правоту доказала история. Он за свою жизнь сделал несчетное множество ценнейших открытий.
– Ну да, прививки от оспы…
Она поставила стакан на стол и посмотрела на меня с негодованием.
– Прививки от оспы – это Дженнер! Как ты в университет-то поступил?
– А, вспомнил: антитела! И низкотемпературная стерилизация.
– Правильно.
Она рассмеялась с каким-то торжеством, не показывая зубов. Допила вино и налила себе еще.
– В диспуте эту способность называли научной интуицией. У тебя такая есть?
– Практически нет.
– А если бы была?
– Ну, наверное, пригодилась бы для чего-нибудь. Например, когда с девчонкой спишь, могла бы понадобиться.
Она засмеялась и ушла на кухню, вернувшись оттуда с кастрюлей тушенки, миской салата и нарезанной булкой. Из широко раскрытого окна повеяло, наконец, прохладой. Мы принялись не спеша ужинать под пластинку. Она задавала вопросы – в основном про университет и про жизнь в Токио. Разговор был не самый содержательный. Про эксперименты на кошках ("Мы их не убиваем, ты что! Это психологические опыты!", – врал я, за два месяца умертвивший тридцать шесть кошек и котят), про демонстрации и забастовки… Был показан зуб, сломанный полицейским.
– А отомстить ему ты не хочешь? – спросила она.
– Вот еще…
– А почему? Я на твоем месте отыскала бы его и все зубы повыбивала молотком.
– Во-первых, я – это я. Во-вторых, все уже закончено. А в третьих, у них там все рожи одинаковые – как я его найду?
– Выходит, и смысла нет?
– Какого смысла?
– Что тебе зуб выбили?
– Выходит, что нет.
Она издала стон разочарования и отправила в рот кусок тушенки.
* * *
После кофе мы помыли с ней посуду на тесной кухне, вернулись к столу и закурили под Манхэттэнский Джазовый Квинтет.
На ней были просторные шорты и рубашка из тонкой ткани, сквозь которую отчетливо проглядывали соски. Вдобавок наши ноги несколько раз сталкивались под столом – каждый раз я понемногу краснел.
– Как ужин? Понравился?
– Очень.
Она слегка закусила нижнюю губу.
– Почему ты сам ничего не говоришь, пока тебя не спросят?
– Да как-то… Привычка… Вечно забываю сказать самое важное.
– Можно дать тебе совет?
– Давай.
– Избавляться надо от такой привычки. Она может тебе дорого стоить.
– Да, наверное. Но это как машина со свалки: что-нибудь одно выправишь, сразу другое в глаза кидается.
Она рассмеялась и поставила другую пластинку – теперь запел Марвин Гэй. Стрелки часов подходили к восьми.
– А ботинки что – сегодня можно не чистить?
– Перед сном почищу. Вместе с зубами.
Продолжая разговаривать, она поставила на стол худенькие локти, поудобнее положила на руки подбородок и уставилась на меня. Это нервировало. Чтобы отвести глаза, я закуривал, несколько раз с фальшивым интересом устремлял взгляд в окно – но, наверное, становился от этого только смешнее.
16 
