Последние отзывы

  130  

– Тогда вот работа для вас! – заявил Баррас.

Сорвав с себя венок из роз, молодой врач властно, без особых церемоний отодвинул столпившихся вокруг «афинян». Перед носилками стояла на коленях Виже-Лебрен и вытирала своим белоснежным платком грязь с бледного лица Жиля.

– Как он красив! – вздыхала она.

– Как же его жалко! – промолвила другая женщина. – Такой молодой! Он действительно мертв?

– Как я могу знать? – огрызнулся врач. – Позвольте мне хоть подойти!

– Бог мой! Я же его знаю! – воскликнуло прелестное юное создание, задрапированное в тяжелый белый шелк, застегнутый крупным изумрудом.

Аглая де Гунольштейн подошла к Жильдасу, которого ввели в странную столовую, где вместо привычных столов стояли ряды кроватей, расположенных, как спицы в колесе. Она усадила его к огню. Слуга снял с него мокрую разорванную блузу. Лебрен налил ему стакан вина.

– Что же произошло? – спросила молодая особа властным тоном. – Кто это сделал?

Юный бретонец поднял на нее свой взгляд. Он, казалось, вновь оживал.

– Нам сказали, что это монсеньер герцог Шартрский.

Аглая негодующе воскликнула:

– Ужас! Кто мог придумать подобное? Никогда герцог не приказал бы кого-то убивать, а особенно офицера короля. Он же не сумасшедший!

– Я тоже такого мнения, сударыня, – присоединился к ней Баррас, слышавший этот разговор. – Я знаю герцога. Он резкий, увлекающийся, гордый, но он истинный дворянин. Будь он оскорблен этим человеком, он бы искал удовлетворения оружием, но никогда бы не приказал так подло убивать его головорезам. К тому же следует его об этом предупредить. Я узнаю до конца эту историю.

В коридоре раздался шепот облегчения. Врач объявил:

– Он еще не умер. Но ему отнюдь не лучше.

Мне нужна кровать, комната.

Красивое лицо художника короля побледнело.

– Здесь? Да вы с ума сошли, Корвизар. Эта темная история может поссорить нас и с Версалем, и с Пале-Роялем. Нужно, чтобы все выяснилось. Нельзя ли перенести его куда-нибудь в другое место? Куда-нибудь к друзьям?

– Ко мне! – резко оборвала его госпожа де Гунольштейн. – Это будет самым лучшим способом доказать, что герцог Филипп не причастен к этому подлому покушению. Доктор, его можно перенести?

Никола Корвизар пожал плечами.

– Это надо сделать. Но он может умереть, даже пока его спускают с лестницы.

– Тогда быстрее! Люди, быстро карету! Я нисколько не хочу вас ввязывать в эту историю, – обратилась она к супругам-художникам, – но вам придется одолжить мне одеяла, шубы, грелки.

Затем она спросила врача:

– Вы тоже поедете с нами, я надеюсь?

– Только переоденусь в одежды, более достойные служителя Эскулапа. Где вы живете, баронесса?

– Теперь я занимаю павильон Эрмитажа. Это рядом с замком Баньоле, принадлежащим монсеньеру герцогу Орлеанскому. Поедем через Бульвар и скоро будем на месте.

Минутой позже закутанный, как кокон. Жиль был перенесен на бархатные подушки прекрасной кареты, комфорт которой был тщательно продуман и приспособлен к нуждам такой красивой женщины. Госпожа де Гунольштейн сидела на подушках, голова Жиля покоилась на ее коленях.

Корвизар и перевязанный, закутанный в шубу Жильдас заняли места на передних сиденьях.

Баррас ехал верхом на своей лошади.

– Погоняй, Флорентен! – приказала баронесса кучеру. – Осторожно, избегай толчков.

Кучер с предосторожностями тронул лошадей, и экипаж двинулся по Бульвару, где по горящим кострам можно было видеть сторожевые посты.

Двери дома художников захлопнулись. А в своем доме Бозир в это время сделал все, чтобы освободить свое жилище от трупов с помощью единственного не убежавшего соучастника. Ему вовсе не хотелось быть повешенным за какую-то горстку экю. К счастью для него, снова повалил снег, заметая следы крови и боя.

АГЛАЯ

Комната была похожа на походный лазарет, когда Никола Корвизар заканчивал перевязывать раны Жиля. Повсюду были разбросаны корпия, окровавленное белье, обрывки разрезанной ножницами одежды. Все это камеристка собирала в корзину. Неподвижное тело, распростертое на столе, было прекрасно, как античный мрамор, и отдавало трагичной оцепенелостью статуй церковного собора. У каждого угла стола стояли слуги в голубых ливреях, держа по пучку длинных свечей. Врач, засучив рукава, работал. Неподалеку от стола сидела Аглая де Гунольштейн. Почти такая же бледная, как и Жиль, она смотрела расширившимися глазами на это мертвенно бледное лицо с закрытыми глазами. Она ничего не слышала, кроме хриплого дыхания раненого и легкого звяканья инструментов врача. Иногда раздавалось потрескивание горящих в камине дров.

  130