70 
— Вот-вот. Но! Не думай, что в его поведении что-то изменилось. Он такой же, как и раньше.
— А я так и не думаю. Но, с другой стороны, он очень устал. Хотя я этому несчастному по-прежнему не доверяю.
— Да и я тоже. Самая тяжелая работа у нас еще впереди. И все же он возвращается, несмотря ни на что. Об этом нельзя забывать!
— Конечно. Но я опасаюсь за мать. Как-то она отнесется к его возвращению? Может, мне ей сказать… кто он на самом деле?
Доминик заколебался:
— Лучше подождем! Подождем и посмотрим, что будет дальше.
Элиса настаивала на том, чтобы ребенка крестили по всем правилам.
Андреас не скрывал своих сомнений. Он знал, что так называемые незаконные дети не получают благословения и не могут быть крещены в церкви. Их даже не заносят в церковную книгу! Элиса настаивала на своем. Она уже поправилась и теперь неутомимо работала по дому. Ребенок всегда находился где-то поблизости. Не успевал он закричать, как Элиса уже была тут как тут. Ей не хотелось, чтобы маленькое существо кому-то мешало.
— Отец и мать верили в Иисуса Христа, — упрямо повторяла она. — И разве Он не сказал: «Пусть придут ко мне младенцы, они принадлежат к Царствию Божьему?» Я не успокоюсь, пока не окрещу, Йона иначе его могут забрать тролли!
Андреас подумал про себя, что мать Йона как раз и украл тролль, но ничего не сказал.
Вопрос обсуждался долго и горячо. Наконец решили: Йона окрестят в Гростенсхольме. Пастор согласился, но только чтобы церковный совет ничего не знал.
Члены церковного совета были влиятельными людьми, и пастор не раз трясся перед ними от страха.
И вот все собрались в Гростенсхольме — все, кроме Габриэллы. У нее снова разыгрался приступ ревматизма. Раньше она никогда не страдала от ревматизма, да и сейчас, по всей видимости, была здорова. После смерти Калеба в ней произошли большие перемены, и Габриэлла не раз говорила, что с ней происходит нечто странное.
Маленький темноглазый тролль Йон был окрещен и окроплен святой водой. Элиса, наконец, успокоилась.
Пастора пригласили на праздничный ужин. Настроение у всех было великолепное.
Ужин уже подходил к концу, когда в зал вбежал слуга и бросился к герру Никласу.
— герр Никлас, в усадьбе появился рыцарь. Это… Я думаю… Мне кажется…
— Ульвхедин? — подпрыгнул на стуле Доминик. Слуга в страхе обернулся:
— Чудовище. У него страшный вид.
В это же время раздался сильный стук в дверь. Все вскочили из-за стола и поспешили в залу.
В середине комнаты стоял Ульвхедин. Нельзя сказать, что утомительная поездка сделала его краше. Мрачный, грязный и усталый. Космы темных свалявшихся волос отросли чуть не до пояса. Кожаный костюм превратился в лохмотья.
Приехав в усадьбу, Ульвхедин пережил трудный момент. Он стоял и глядел на дом, постепенно раздваиваясь. Он вдруг потерял наступивший было в душе покой, спрашивая сам себя: «Черт возьми, что же я делаю?» Но победило другое чувство.
«Я хочу вернуться. Особенно к ней… Ее голубые глаза преследовали меня всю дорогу. Не может у нее быть таких голубых глаз. Мне только так кажется. Она будет смотреть на меня, и умолять остаться. Но эти глаза ошибаются. Я поступлю так, как посчитаю нужным. А потом пусть катятся ко всем чертям! Пусть катятся!»
В нем шла борьба. Он не знал, что делать. Бежать прочь или войти в дом. Так хотелось остаться тут, хотелось… Он сам не знал чего.
Ульвхедин был самым отверженным из всего рода Людей Льда, самым жестоким и злым. Нельзя было взять да и вырвать из него корень зла, а потом сказать, что Ульвхедин стал хорошим парнем. Ульвхедин еще не стал добрым. В нем было сильно чувство противоречия. Доминик верно подметил: Виллему слишком рано ослабила хватку.
Борьба еще не окончена.
Ульвхедин чувствовал это. Он был силен и знал, что будет бороться. Он еще покажет этим дьяволам в человеческом обличье. Он прорвет их оборону, порвет цепи, которыми его связали.
Никогда им не удастся победить чудовище. Ни им, ни… ей!
— Рады видеть тебя дома! Добро пожаловать! — спокойно приветствовал юношу Никлас.
Ульвхедин глубоко вздохнул, оглядел каждого по очереди.
— Как хорошо, что ты пришел, — воскликнула Виллему. — Мы тебя очень ждали.
Он буравил женщину взглядом:
— Помолчи!
Чувство подсказывало ему, что Виллему осталась такой же, как была.
70 
