607 
– Ну как, Сема, полегчало?
Куда там полегчало! Разве что кровь остановилась, а болеть еще пуще стало.
– Васильевич, ты отмычки не растерял?
Ухмыльнулся Соловей, позвенел железками:
– Я скорее руки-ноги растеряю; вот они, кормильцы!
– Глянь-кось мои оковы, в них колдовство губится, ничего поделать не могу.
Сема скважину отмычками пробует, сетует для порядку:
– Ох и мудреный же замок, ну да ничего, на худой конец отрежем тебе ногу и высвободим!
– Ты чужими ногами не шибко-то разбрасывайся, она мне еще сгодится!
Алене тоже нос сунуть надобно.
– Неужто тебе, Сема, ради общего спасения ноги жалко?
Не придумали еще замка супротив татя умелого! Позвенел Соловей цепью снятой:
– Эх, жаль, не завалялось в уголке скелета какого, я бы шутки ради его заковал! Помнится, заточили нас с батюшкой в берендейскую темницу, так мы перед утеком все скелеты в позы непотребные по двое сложили… поди, долго еще стражникам снилось…
– Вахрамей темницей редко пользуется, – поясняет Алена. – Мастеровых людей, что невзначай в царство навье забредут, на поселения здешние отправляет, для казны работать велит, красных девок себе берет, крепких молодцев службой денежной приваживает, в дружину свою ставит, а ежели откажется который неповинным людям головы рубить, бесчинства именем Вахрамеевым творить, того на кол али в петлю. И кормить полонного не надо, и народу потеха.
Присвистнул Соловей:
– Так нам, выходит, повезло еще?
Поверил я, что Семин батюшка на жизнь свистом зарабатывал – в одно ухо свист влетел, насквозь голову пробуравил, из другого без помех вышел.
– Невелико везение, а ты, Сема, бросай свистеть – последнее просвищешь. Расскажи лучше, как вас поймали-то? Неужто у Вахрамея кони лучше наших?
– Кабы кони! Заместо коней у них ковры летучие, пока конь версту проскачет, они десять пролетят!
– А велико ль войско ковровое?
Вздохнула Алена повинно:
– Боевых без малого три дюжины наберется. Каждый двух человек подымает. Больше было, да моль на складе завелась, недоглядели…
– Да ты и впрямь искусница! – посмеиваются Семены. Я же дальше расспросы веду:
– Вахрамей говорил, что на белом свете ковры силу теряют. Поизмываться хотел аль правду баял?
Мнется Алена, глаза отводит. Ковры-то она выткать сулилась, а о такой малости помянуть не удосуживалась.
– Ну?
– Правду…
Думала, бранить ее буду, я же только обрадовался:
– Значит, ежели из навьего царства выбраться сумеем, уже не догонят!
– Нам бы из темницы для почина утечь! – говорит Соловей нетерпеливо.
Поморщился я, рукой о стену оперся. Худо мне, голова кругом идет, в глазах то и дело темнеет, да виду не подаю:
– Сейчас, Сема, я тебя сычом оберну, ты наверх взлетишь и разведаешь, что да как. Ежели все тихо – свистнешь… Нет, лучше ухни тихонько, я обратно расколдую. Ты тогда решетку отомкнешь и лесенку нам спустишь.
Вздохнул Соловей, да перечить не стал. Взял отмычки в зубы, изготовился.
И без оков тяжко в темнице навьей колдовать, на одно малое чародейство больше сил извел, чем десять заковыристых на воле стребуют. Исчез Сема, на полу что-то махонькое закопошилось. Пригляделись Муромец с Аленой:
– Сема, ты чего, это же мыш летучий!
– Так я же вам и говорил – зайцем оберну… Вот только никак в толк взять не могу – отчего их двое?
Засуетились побратим с царевной:
– Семушка, ты полежи пока, отдохни, с мыслями соберись…
Трепетнул мыш крыльями, взвился по кругу, протиснулся сквозь решетку. Долго его не слыхать было, мы уж думали, что царь стражу у колодца оставил, изловили беглеца. Наконец пискнул условно, по решетке коготками заскреб – мол, все тихо, расколдовывай, Кощеич!
Эх, одна голова – хорошо, а две полголовы – хоть выбрось, до того после нового чародейства разболелись. Потемнело у меня в глазах, всякий интерес к побегу пропал – какая разница, где помирать, лишь бы в покое оставили.
Куда там в покое! Замычало сверху жалобно, копытом переступило. Алена мою голову к себе на колени перетянула, по волосам гладит:
– Ну Сема, ну постарайся… ты же можешь… давай еще разочек!
607 
