154 
Когда они поравнялись с Ришранком, Оливье посмотрел на флаг над больницей Сен-Жан-де-Жерузалем, развевавшийся над главной башней, и промолчал, решив не рассказывать своему попутчику о своем первом появлении здесь. Ронселен де Фос, конечно, уже умер. Было разумней — и, конечно, более угодно Богу, — похоронить ненависть одновременно с любовью.
В Карпантра, где, согласно воле последнего Папы Климента V, давным-давно должен был собраться церковный собор и где жила лишь небольшая горстка кардиналов, царило сильное оживление, вызванное последней новостью: Ангерран де Мариньи, вчера еще всемогущий коадъютор королевства, был повешен на своей любимой виселице в Монфоконе... Так как он ни в какую не соглашался на избрание Папы, который мог бы дать развод Сварливому, и так как он своей волей препятствовал собранию конклава, языки работали безостановочно, и затрещины сыпались как со стороны сторонников, так и противников Мариньи, которые, естественно, были настроены более решительно. В общем, люди сводили старые счеты, и, к несчастью, наши странники попали в одно из столкновений. Тех, кто не принадлежит ни к одной из партий, часто колотят с обеих сторон. Естественно, бывшие тамплиеры, как и обычно, мужественно защищались, но дело в том, что стычка случилась на рынке; Оливье поскользнулся на каком-то объедке и, грохнувшись на прилавок мясника... сломал ногу.
Ему посочувствовал некий Кандель, каретник, живший у Порт д'Оранж, убежденный, неизвестно почему, что раненый молотил кулаками за то же дело, что и он сам, и поэтому в благодарность он отвел его к себе и пригласил врача-еврея из соседнего квартала. Это был умелый практикующий медик. Он обездвижил поврежденную ногу с помощью шин и повязок, смоченных в воде с мукой, — массе, которая, высыхая, затвердевает и тем самым обеспечивает необходимую неподвижность.
Кандель, бездетный и много лет назад овдовевший, жил один со старой служанкой, которая вела домашнее хозяйство. Ему пришелся по душе этот «резчик» благородного вида, родом якобы из Кастеллана, куда он и держал путь. Если каретник и догадывался, что мужчина выдает себя за кого-то другого, то лишних вопросов не задавал. Оливье с лихвой заплатил ему и выточил для него статуэтку Святой Магдалины, покровительницы его покойной супруги. Что касается Монту, которого Кандель тоже приютил, тот — естественно после серьезного мытья и отскребания — принялся за столярные работы так, как будто в жизни ничем другим не занимался: его врожденные сила и ловкость помогали ему управиться с самыми разными ремеслами.
Друзья оставались у каретника два месяца. Уже приближался День Святого Иоанна, когда они снова отправились в путь. Не без сожалений со стороны Канделя, который, однако, утешился обещанием Оливье навестить его в следующем году.
Они ушли утром, когда щедро светило то жаркое солнце, к которому они так стремились. С миндальных деревьев уже опали розовые лепестки, по склонам засинела лаванда, а в долинах между пологими склонами густо зазеленели ладанник и земляничник. Оливье без труда находил дорогу, по которой они шли с Эрве д'Ольнэ, чтобы доставить Ковчег в его подземное убежище. Через Апт, где они молились у саркофага Святой Анны, матери Марии, и через Маноск, где в Нотр-Дам-дю-Ромижье преклонили колени перед Черной Мадонной, они дошли до реки Дюранс, которую перешли в том же месте, что и в прошлый раз. Потом они дошли до Греу, белые мощные стены которого казались нетронутыми. В этом не было ничего удивительного: как и в Ришранке, стяг госпитальеров реял в небе над бывшим замком тамплиеров. Это было, конечно, лучше, нежели видеть великолепную крепость разрушенной или сожженной.
В этот день начала лета погода стояла чудесная! Над землями Прованса простиралось редкой синевы небо, сладко пахли сосновые леса, можжевельник и бук, карабкавшиеся по склонам, покрытым пахучими травами, а выше — плоскогорья с невысокой растительностью, где веяли буйные ветры! Очарованный родной землей, Оливье дышал полной грудью и шагал по большей части раздетый до пояса, с узелком за спиной, чтобы кожа впитала в себя горячие солнечные лучи. Монту сначала ворчал, а потом ему тоже захотелось подставить свое тело солнцу, и его волосатая шкура стала золотистой, что шло ему гораздо более, чем седина.
Они переправились через Вердон по старому римскому мосту, который не смогли разрушить зеленые бурные волны реки, более спокойные здесь, чем в ущельях, и сердце Оливье забилось чаще, потому что он ступил на собственную землю.
154 
