103 
Когда сознание вернулось к ней, все вокруг по-прежнему оставалось неясным, только тела своего она больше не чувствовала. Ей казалось, что она плывет в легком тумане и отовсюду на нее смотрят блестящие глаза. Чудесным образом порвались цепи, приковавшие ее к земле, полной страданий и зла. Теперь она ощущала себя настолько невесомой, что внезапно ей пришла в голову мысль, будто она уже покинула этот мир и перенеслась на небеса. Однако из блаженного оцепенения ее вывел звук, безусловно, принадлежащий миру земному: в пещере плакал ребенок…
Только тут она наконец совсем очнулась, открыла глаза и подняла голову со скатанного плаща, служившего ей подушкой. Между ней и огнем колыхалась большая черная тень, и эта тень настойчиво повторяла:
— Посмотри… посмотри, любовь моя… посмотри на своего сына!
Огромная волна радости нахлынула на Катрин. Она хотела протянуть руки, но они словно налились свинцом.
— Подожди, — шепнула ей Сара, — сейчас помогу тебе. Ты так измучилась!
Но она уже ничего не замечала, она жаждала прижать к себе этот крошечный сверток, который теперь ясно различала в больших руках Арно.
— Сын? Это сын? О, дай его мне!
Арно бережно положил ей под руку теплый комочек, который смешно дрыгал ножками. Внезапно возник Готье с факелом, сооруженным из ветки дерева. На лице великана сияла широкая улыбка. Благодаря этому свету Катрин разглядела наконец своего сына: крошечное сморщенное личико, розовеющее в белых пеленках, в которые завернула его Сара, маленькие, крепко сжатые кулачки и легкий светлый пушок на круглой головке.
— Он великолепен! — услышала она радостный голос Арно. — Большой, сильный, красивый, настоящий Монсальви!
Несмотря на ужасную слабость, Катрин рассмеялась.
— Значит, Монсальви тоже приходят в этот мир уродами. Смотри, какой он сморщенный!
— Это пройдет, — вмешалась Сара, — вспомни-ка…
Она тут же прикусила язык и не произнесла слова, готовые сорваться с языка, ибо чуть было не напомнила Катрин о маленьком Филиппе, сыне герцога Бургундского, который умер на четвертом году жизни в замке Шатовилен. Это было бы величайшей глупостью, и Сара мысленно обругала себя. Однако Катрин поняла ее и, нахмурясь, инстинктивно прижала к себе новорожденного. Это был сын человека, которого она любила всеми силами души! Она сумеет защитить его и уберечь, она никогда не отдаст его смерти! Меж тем потревоженный младенец проснулся и тут же громогласно заявил о своем существовании. Маленький ротик широко раскрылся, крошечный нос сморщился, и раздался вопль, доказывающий мощь его голосовых связок.
— Клянусь кровью Христовой! — воскликнул Арно. — Ну и легкие у этого плута!
— Должно быть, хочет есть, — отозвалась Сара. — Сейчас дам ему теплой водички с сахаром. Придется ему подождать, пока появится молоко. И Катрин тоже надо напоить. А потом пусть она поспит. Сейчас сон для нее — главное. Катрин и сама мечтала об этом. Однако первое мгновение радости уже прошло, и, вспомнив о том, что случилось, она свободной рукой потянула к себе Арно, который тут же приник к ней, словно желая заслонить собой от всех опасностей.
— Скажи, чем кончилось сражение?
— Мы победили… некоторым образом… Я хочу сказать, что пока мы в безопасности… благодаря пленнику, которого захватили. Вон, взгляни!
В самом деле, по ту сторону костра, ближе к выходу из пещеры, Катрин увидела незнакомого человека, которого охраняли огромный Эскорнебеф и двое других гасконцев. Высокий, худой, острый, словно рапира, он был одет в красное с головы до ног. На узком лице с надменным подбородком и чувственным ртом выделялся большой орлиный нос. По виду ему можно было дать лет сорок, и в его черных длинных волосах уже пробивалась седина. Он сидел на камне, скрестив длинные ноги, скучающе глядел в огонь и, казалось, был не слишком обеспокоен своим положением заложника.
— Кто это? — тихонько спросила Катрин.
— Родриго де Вилла-Андрадо собственной персоной… Мне удалось скрутить его во время боя, и, когда я приставил ему к горлу кинжал, сражение прекратилось. Это дикий зверь, но солдаты его любят. Мы привели его сюда, и теперь люди из замка не осмелятся напасть на нас, зная, что он у нас в руках.
В этот момент испанец, широко зевнув, слегка повернулся к Арно.
— Жаль огорчать тебя, Монсальви, но ты заблуждаешься. Люди из моего отряда хорошо меня знают, и им известно, что я не боюсь смерти. Они сделают все, чтобы освободить меня, и помешать им ты не сможешь, разве что заберешь меня с собой, если у тебя поднимется рука перерезать глотку безоружному. Ты обречен… Не забывай, что у тебя осталось только четверо бойцов, хотя двое из них стоят каждый троих.
103 
