очень нудно 
46 
— Присаживайтесь. — Я заняла кресло с гербом дома.
Сержант встал сзади и сбоку. Я не могла его видеть, но само присутствие успокаивало. Вряд ли меня попытаются убить, во всяком случае физически. Но лучше уж с охраной, чем без.
— Вам не следует меня опасаться, ваша светлость.
— Меры предосторожности…
— Да, конечно, понимаю. После всего, что вам выпало пережить… вы сильная женщина. Хотя по вам и не скажешь.
Все страньше и страньше. Чего это он такой галантный вдруг?
— И я хотел бы заключить с вами союз, — закончил Макферсон.
Он сидел в кресле свободно, но не развязно, видом и позой демонстрируя, что хотя наша светлость и не вызывает прилива верноподданнического трепета, но всяко сочтена собеседником, достойным уважения.
— Смею полагать, что этот союз будет выгоден для обеих сторон. Позвольте быть с вами откровенным?
— Будьте.
Чего уж человеку в маленьких радостях отказывать? А к мерзости я привыкла.
— Ваше появление обрадовало меня не больше, чем радует внезапный насморк. Уж не сочтите за грубость, леди, но так оно и есть. Выход новой фигуры в старой игре, где игроки знают друг друга почти столь же хорошо, как знают себя, чреват непредсказуемыми последствиями. Вы чужды нашему миру. Ваше поведение, манеры, вернее, полное их отсутствие, небрежение к условностям… и то необъяснимое влияние, которое вы оказываете на Кайя. При вашей-то не слишком выразительной внешности.
Макферсон поставил локти на широкие подлокотники. Пальцы же соединялись. Мизинец с мизинцем. Безымянный с безымянным… завораживающе медленные, змеиные жесты.
— Я был против этого брака из сугубо утилитарных причин: нет хуже ситуации, когда любитель, пусть из побуждений самых лучших, портит игру профессионалов. Вы оказались рядом с самой серьезной фигурой на доске, имея над ней почти неограниченную власть. Это, знаете ли, пугает.
Бедный. То-то запуганным выглядит. Но каков монолог! Проникновенный. Видно, что человек всю ночь готовился, пока наша светлость отдыхала от трудов праведных.
— Вдруг бы вам взбрело в голову что-нибудь… странное?
— Что к примеру?
А то вдруг оно все-таки взбрело, но я степень странности недооцениваю.
— К примеру, помиловать женщину, которая убила мужа… всего-навсего прецедент, но вы вряд ли способны оценить, какой простор он дает для грамотного законника. Ваше слово создало ситуацию, когда убийца способен уйти от наказания.
— Вас беспокоит это? Или то, что несчастная была женщиной?
— Ни то ни другое. — Макферсон улыбнулся. Улыбка у них с Ингрид тоже одинаковая, отчего мне как-то неуютно. — Мне, признаться, все равно. Главное, что вы не пытаетесь с ходу законы менять.
Надо же, а я полагала, что это недостаток.
Хороший правитель мудрые указы на ходу сочиняет. А я, сколько ни пыталась — а ведь пыталась, имеется за нашей светлостью грешок пустого мечтательства, — дальше «за сим повелеваю» не зашла.
— Если вам все равно, почему же вы так возмущались?
— Мне было интересно. — Пальцы разошлись, что разводные мосты, но тотчас устремились друг к другу. — Насколько серьезны ваши полномочия. И какой поддержкой вы обладаете.
То есть небольшая проверка?
— Я наблюдал за вами, ваша светлость. Насколько это было в пределах моих возможностей, — кивок в сторону Сержанта. — И вынужден признать, что в ближайшей перспективе вы собираетесь значительно усложнить мою и без того непростую жизнь. Вы вплотную занялись счетными книгами, и если я что-то понимаю, а я далеко не глуп, то не только теми, которые касаются замка.
— Боитесь?
— Опасаюсь. Некоторые… мои поступки могут быть истолкованы превратно. Леди, суд надо мной… даже обвинение, которое не дойдет до суда, но поспособствует отстранению меня от должности, будет крайне невыгодно для вас. Моя дочь должна была рассказать, что Макферсоны и Кормаки всегда… настороженно относились друг к другу. В настоящий момент сложился паритет. Если же ваше неосторожное вмешательство его нарушит, то вы окажетесь наедине с Кормаками. Это сильный род с прочными связями. К ним примкнут и сомневающиеся, и те, кто еще недавно клялся Макферсонам в верности.
А Кормак меня ненавидит. Точнее, его дочь. Хотя, вспоминая старушку-благотворительницу, следует признать, что ненависть ко мне — семейная традиция Кормаков.
46 
