11 
«…сохранил неразумной сестре своей жизнь и корону. Душа моя, преисполняясь благодарности, требует порадовать тебя добрыми вестями.
Сегодня на рассвете последний корабль поднимет паруса, унося несчастную королеву Мэб и детей лозы к Затерянным островам. Отныне пусты Холмы и холодны хрустальные чертоги. Но пусть не печалит сия разлука моего венценосного брата, ведь в душе своей я сохраню его светлый образ…»
Издевается. Даже побежденная, изгнанная, лишившаяся всего, издевается.
«…и смею ли надеяться я, что ты, мой король, в самом скором времени не позабудешь обо мне?
Лишь желание навеки вырезать имя Мэб на скрижалях стального сердца и воля твоя, изложенная столь ясно, что бедной королеве не остается ничего иного, кроме как исполнить ее, управляют мной.
Возрадуйся, Стальной Король! Тот, о котором ты столь долго проявлял воистину трогательную заботу, отныне свободен. Твоя отвергнутая Мэб сняла с него железные оковы и вывела к свету, оставив на попечение людей. Уповаю, что, пораженные твоим величием, как поражена была я, они проявят всяческое понимание и милосердие и в самом скором времени ты сможешь обнять своего дорогого друга.
Мысль об этом будет согревать меня в пути.
Туманных тебе дней.
— Выпей. — Король отнял бумагу, которую Виттар почти разорвал. И вместо листа сунул кубок: — Пей.
Этого приказа нельзя было ослушаться, но Виттар не чувствовал вкуса вина.
Вот и все. Четыре с половиной года торгов. Уступок. Золота, которое уходило в Холмы.
Пленников, отпущенных, чтобы продлить брату жизнь.
Королева Мэб никогда не просила невозможного, предпочитая плясать на острие клинка. Ей нравилось стравливать короля и Совет. Совет и Виттара.
Виттара и короля.
Дразнить обещаниями, которые она не собиралась сдерживать, — все это знали, но продолжали делать вид, будто верят, что уж теперь-то Оден вернется…
— Я отправил ищеек. Всех, кого мог отправить.
Сколько? Сотни две? Три? А городов на землях лозы втрое больше. И Оден мог быть в любом. Но сколько он протянет? Виттар говорил с каждым, кто вышел из Холмов, пусть даже они были слишком безумны, чтобы вести беседы. Но он должен был спросить о брате.
— Его будут искать. Я обещал награду. — Стальной Король говорил, зная, что слова его станут слабым утешением. Виттар видел.
Месяц под Холмами, чтобы утратить силы.
Два — чтобы лишиться разума.
Три — и то, что оставалось от пленного, милосерднее было убить.
А четыре с половиной? И не месяца, но года? Во что превратился его брат? Кем бы он ни стал, вряд ли Оден сумеет выжить. Виттар закрыл глаза и услышал звонкий девичий смех королевы: «Моя дочь? Оставь себе. У меня их еще четыре. А вот тот, из-за кого я войну проиграла, один».
Оден. Неразменная монета, выкупившая ее собственную жизнь. Не будь его, и Холмы бы вскрыли. Совет желал этого. Требовал. Грозил королю мятежом, но все же подчинился.
А эта тварь вновь обманула.
— Я не буду тебя отговаривать, — король налил еще вина, — если ты захочешь заняться поисками сам.
Пойти за Перевал? И дальше что? Рыскать по городам, надеясь не то на случай, не то на чудо? Узнать, что опоздал? И, поддавшись гневу, вырезать какое-нибудь безымянное поселение, где ненависть к детям Камня и Железа толкнула к убийству?
Месть не принесет облегчения.
А гнев — пользы.
— Однако… я бы предпочел, чтобы ты остался.
Это еще не приказ, просьба.
— Почему?
— Слухи. — Повернувшись к Виттару, Стальной Король заглянул ему в глаза. — Многие говорят, что ты неспособен справиться с собой.
И называют Бешеным.
— Что еще?
— Что, меняя обличье, ты теряешь разум. Контроль. Что ты уже на грани, если не за ней. Что война окончена, но ты продолжаешь воевать… и вот-вот созреешь, чтобы повести за собой дикую охоту.
— И многие пойдут?
До Виттара доходили… странные разговоры. О землях за Перевалом. О людях, которые слишком верны прежней хозяйке. И о тех, в ком осталась кровь Туманной Королевы.
О том, что король чересчур мягок.
Он слишком многих пощадил, не понимая, что зло необходимо выкорчевать с корнем. И есть те, кто не боится замарать рук.
11 
