23 
То есть Одену уже давно не случалось разговаривать, и голос мой ему приятен.
— Это мята. — Я занялась мучными орехами. Кожуру их следовало снимать аккуратно, стараясь не повредить розовую рыхлую мякоть. — Она приятно пахнет.
Оден фыркнул и поморщился, с его точки зрения, запах мяты определенно не был приятным.
— Хороша при тошноте, например, если беременность тяжелая… — Ну это ему тоже как-то не грозит. — Еще при сердечных болях. Или когда десны гноиться начинают. Но тогда ее с дубовой корой и липой смешивать надо… Нет, это медвяник, хотя и очень похож.
— Помню. Чай. Вкусный.
Медвяник он нюхал долго, жмурился, возможно вспоминая тот самый вкусный чай.
— Ее для глаз заварю… Котовник.
Котовник Оден брезгливо, двумя пальцами откладывает в сторону, подальше от себя. Понимаю: котовник воняет куда сильнее мяты, и сомнительно, чтобы кошачья травка собаке по вкусу пришлась бы.
Закипает вода. Обдав ворона кипятком, я на несколько минут закапываю тушку в листья — пусть дойдет. Был бы теплым, и без кипятка обошлась бы. Не люблю ощипывать птицу…
…мама покупала кур в мясной лавке, что стояла на перекрестке. И я ходила с ней, училась выбирать по запаху, по виду, отличать корейку от грудинки и вырезки. Найо Лангам был неизменно любезен… он до последнего оставался любезным, даже когда явился в наш дом с зеленой повязкой на рукаве.
Ничего личного.
Предписание.
— Ты молчишь. Что?
— Ничего.
Просто воспоминания.
— Война? Была?
Была. Пришла и осталась. И все вдруг стало другим, особенно люди.
— Кто погиб? — Оден был настойчив, даже назойлив настолько, что мне захотелось его ударить. Какое ему дело, кто у меня погиб? Но я заставила себя вернуться к работе.
Ромашка, мята и подорожник. Несколько молодых побегов малины. Медвяник. Главное, не дать перекипеть. Накрыть плащом и отставить в сторонку. Пусть остынет.
— Все погибли. — Я все-таки ответила, зачем — сама не знаю. — Возможно, что все.
Я ведь не знаю, что с братом. Он остался по ту сторону гор. Погиб? Выжил? Если да, то наверняка изменился. И, быть может, меня ненавидит. Будет забавно, если он свернет мне шею, но в чем-то закономерно.
Оден больше не лез с вопросами, а я вымещала злость на вороне, представляя, что вижу… кого?
…бывших соседей, ставших вдруг врагами?
…лагерную охрану?
…женщину, что сидела на приемке и отбирала вещи? Смена белья. Чулки. Ботинки. Остальное выдадут.
…других, работавших в карантине? Они обривали головы, но не со зла, а чтобы вши не завелись.
…хозяйку кухни, надевшую на меня ошейник? За воровство могли бы наказать сильней, а эта проявила жалость, пусть тогда эта жалость казалась мне пыткой.
…или тех женщин, с раздачи?
…или тех, кто нормы выдачи устанавливал.
…или лучше все же тех, кто вообще придумал эту нелепую систему.
…кто войну начал.
Кого мне ненавидеть? И снова в груди тяжелый ком, который мешает дышать.
— Эйо, ты хочешь чего?
Вопрос заставил меня очнуться. Да что за день такой? Я ведь уже научилась не думать, не вспоминать, не искать виноватых.
А тут он вылез.
— Хочу…
…чтобы родители воскресли и люди стали прежними, и городок, в котором я выросла, тоже. Чтобы не было войны и даже памяти о ней.
…и о храме забыть, который притворился домом.
…о Матери-жрице, танцующей под дождем, о молниях, что слетались ей на руки, позволяя выпить себя, о собственном стыдливом желании повторить этот танец.
…о свадьбе Ниоры и ритуале.
…о черных алмазах.
…о побеге и тени, заступившей путь, о ноже, который я стащила с кухни. И о захлестывающей, лишающей разума ненависти.
Сколько раз я ударила?
…о крови на собственных руках и во снах тоже, об игре в прятки на крышах домов.
…о дороге, такой бесконечной, — я уже и не верю, что когда-нибудь дойду.
Только надо быть реалистом.
— Хочу свой дом, пусть маленький, но такой, куда я могла бы возвращаться. Кровать хочу, и чтобы непременно с постельным бельем.
— Лен. Шелк — скользкий.
Не знаю, шелковое белье нам было не по карману, но поверю на слово.
— И ванна… и еще чтобы знать, что хлеб будет завтра, послезавтра… ну и не только хлеб.
— Мясо, — согласился Оден. — Перепелки в меду. Пироги. Черемша. Лось языка… язык лося.
23 
