очень нудно 
28 
– Я ни к кому не поворачиваюсь спиной, – сказал он.
Она глотнула.
– Пожалуйста.
Он смотрел ей в глаза, а его большой палец легонько гладил нежное местечко под подбородком. Энни почувствовала, что начинает дрожать, потому что он стоял слишком близко и она ощущала жар и напряжение его большого тела. Ей хотелось зажмуриться, чтобы избавиться от его пронзительного взгляда, но замерла как завороженная. На таком близком расстоянии она увидела, что глаза у него серые, как зимний дождь, без малейшего смягчающего оттенка. Черные и белые точки на радужной оболочке придавали глазам хрустальную глубину. Как бы Энни ни вглядывалась, ей не удалось обнаружить и тени сострадания в этом ясном, холодном взоре.
Опустив руку, Рейф отступил на шаг назад.
– Я побуду снаружи, – сказал он. Энни чуть не рухнула от облегчения. Он наблюдал, как менялось выражение ее лица, потом прибавил:
– Снимайте юбку, я ее вам выстираю.
Она заколебалась, застенчивость боролась в ней с тоской по чистой одежде. Она не сможет остаться только в его рубахе все то время, пока ее одежда будет сохнуть, но, возможно, ей удастся приспособить вместо юбки одно из одеял. Быстро, боясь растерять решимость, она повернулась к нему спиной и расстегнула юбку, радуясь тому, что он такой крупный мужчина и его рубашка такая длинная.
Рейф молча взял юбку и вышел из домика, закрыв за собой дверь. Шагая вниз к ручью, он представлял себе, как она моется, и остро чувствовал ее обнаженность так близко, всего лишь за этой дверью. Его снова сжигала лихорадка, но это уже был жар желания, а не болезни. Он жаждал прикоснуться не только к ее лицу. Он хотел лечь с ней и чувствовать ее мягкое тело в своих руках, так же как этой ночью, и не хотел видеть страха в ее глазах.
Однако ему необходимо было потерпеть еще несколько дней, восстанавливая силы, а потом отвезти Энни обратно в Серебряную Гору, как обещал, и тихо исчезнуть. Он должен думать о том, чем он сейчас занимается, а не гадать, как она выглядит обнаженной. Женщина есть женщина. Они разные по цвету кожи и формам тела, как и мужчины, но по сути все одинаковы. И суть эта сводила с ума мужчин с сотворения мира.
Стирая ее юбку, Рейф слегка посмеялся над собой, но в звуках этого смеха не было веселья. Энни была не такой, как все другие женщины, бесполезно даже убеждать себя в этом. В ее руках таилось странное горячее блаженство, которое он не мог забыть, и жаждал любого, самого мимолетного, ее прикосновения. Он ощущал маленькую частицу этого блаженства даже тогда, когда сам дотрагивался до нее, потому что ни у одной другой женщины кожа не была такой мягкой и шелковистой. Ему потребовалась вся сила воли сегодня
утром, чтобы отпустить ее и вылезти из-под одеяла, и он был бы глупцом, если бы не понимал, что искушение будет усиливаться с каждым часом. И вдвойне глупцом, если бы позволил этому искушению заставить его забыть о Трэйгерне.
Отжав юбку, Рейф посмотрел на небо. Солнце уже соскользнуло за горы, и воздух становился все холоднее, поэтому бессмысленно было развешивать юбку на кустах для просушки. Вместо этого он собрал их все еще влажную одежду и пошел обратно к хижине. Из нее доносился плеск воды.
– Еще не закончили? – спросил он.
– Нет, еще нет.
Он прислонился к стене и задумался над тем, почему это женщинам требуется для мытья гораздо больше времени, чем мужчинам.
Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем Энни открыла дверь. Лицо ее горело после энергичного мытья водой и мылом. Она вымыла и волосы, вероятно в первую очередь, потому что они уже частично высохли у огня. На ней была его рубаха, а одно из одеял окутывало ее, как тога.
– Вот, – произнесла девушка с усталым вздохом удовлетворения. – Теперь мне намного лучше. Я принесу свежей воды коням, а потом начну готовить ужин. Вы проголодались?
Рейф действительно немного проголодался, однако не возражал бы, если бы она присела отдохнуть хоть ненадолго. Не считая того времени, когда они посидели на лужайке, пока паслись лошади, Энни трудилась с той минуты, как утром открыла глаза. Не удивительно, что на ее тонких косточках не было ни капли лишней плоти.
Из-за одеяла, обмотанного вокруг ее тела, ей было неловко нести воду, но она отказалась от его помощи, а Рейф, еще недостаточно уверенный в своих силах, не настаивал. Все, что ему оставалось, – следовать за ней по пятам, пока Энни ходила взад и вперед, и от огорчения настроение у него все больше портилось. Однако ни одно из чувств не отражалось "и на лице, ни в поступках: дай он волю гневу – Энни была бы единственной пострадавшей, а ее вины не было ни в чем. место того чтобы стонать, рыдать или жаловаться, что было бы естественно для любой женщины, поставленной в подобное положение, она мужественно делала, что могла, чтобы облегчить их существование.
28 
