очень нудно 
30 
– Остынь, Янгу, – сказал толстяк, поднимаясь. – Уходить пора.
Только Янгар не услышал. Он наклонился ко мне и сделал глубокий вдох, втягивая запах моего тела.
– Почему, богов ради, ты ничего не сказала?
Боялась. Сначала отца. Затем его.
И того, что будет со мной.
И того, чего я лишусь. Одна лишь ночь – разве это много? Но ночь закончилась, и что теперь? Я найду тысячу причин, но каждая из них слабое оправдание. Вот только был ли у меня иной выбор? Возможно, что был.
– Она делала то, что ей сказали, и только. – Кейсо поднялся. – Уходим.
– Погоди.
Теперь и я ощущала его запах, резкий, какой-то звериный. А плеть вновь поднялась к лицу, и основание рукояти уперлось в лоб.
– Ты ведь не знала, что он собирается делать?
Нельзя врать, глядя в его глаза. Я не знала. Я догадывалась, что отец задумал недоброе, но…
– Скажи, – попросил Янгхаар, – хоть что-нибудь.
И наверное, слепая Акку, цвет которой – синий, а губы довеку зашиты суровой нитью, поскольку слишком злые слова произносит раздвоенный ее язык, предъявила на меня права. Иначе почему я, глядя в черные лютые глаза мужа, произнесла:
– Мой отец просил передать, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.
Я видела, как дернулся Янгар. Отпрянул. И лицо его вдруг стало белым, а из ноздрей хлынула кровь.
Я видела, как медленно, очень медленно поднялась его рука. И плеть в ней, очертив полукруг, устремилась ко мне черной гадюкой. Она скользила по воздуху, разворачивая петлю за петлей.
Я видела, как Кейсо кинулся к Янгару, пытаясь остановить удар.
И упал на плечи, сбивая с ног, вдавливая в землю. И как Янгар с рычанием и воем пытался высвободиться из объятий толстяка. Он выворачивался, неестественно запрокидывая голову, и обнаженные десны были белы. А в уголках рта появилась пена.
Я видела, как лошади шарахнулись в сторону. Землю, вывернутую копытами битюга. Раздавленную траву. Желтые одуванчики, словно монеты, рассыпанные на зеленом покрывале.
Я видела все и сразу и, наверное, могла бы увернуться, но… боль опалила лицо. Кажется, кто-то кричал, возможно, что и я. Боль была такой жгучей, невыносимой, что я почти ослепла.
Но, отняв руку от лица, уставилась на ладонь.
Красная… Красной краски мне не досталось. Была желтая. И еще рыжая. И синяя. А вот красная – она для Янгара.
Он затих. И только скулил, как-то жалостливо, по-собачьи. А толстяк, одной рукой вдавив голову Янгара в мох, второй гладил по волосам и что-то говорил, успокаивая.
Кейсо обернулся ко мне и сказал:
– Сейчас отпустит.
Кто? И кого? Он. Янгара. И позволит встать. Вернет плеть и право добить меня. Боги будут против? Какое дело богам до безумца и глупой девчонки? Да и есть ли они вовсе?
– Десять лет, девочка, он учился жить. И всего-то несколько слов…
Щеку дергало болью, нервно, мелко, и я, сама того не замечая, поглаживала рану.
И пятилась.
– Погоди… – Толстяк попытался встать, но Янгхаар рванулся под рукой, пытаясь избавиться от живых оков. – Он очнется и…
…и добьет меня.
– Аану…
Да, это мое имя.
И я не та дочь, которую Ерхо Ину любит.
И не та жена, которую желал бы получить Черный Янгар.
Я просто ублюдок.
Ошибка.
– Это приступ. У него давно не было приступов. Он не понимает, что делает… что сделал. Не уходи! – Кейсо не спускал с меня взгляда. И если бы не необходимость удерживать Янгара, он схватил бы меня. – Это пройдет. Всегда проходит…
Я не стала слушать дальше. Мне все равно, что будет с ним. С отцом. С Янгаром. С богами и людьми.
– Стой!
И страх вдруг вернулся.
Беги, Аану, беги!
Не важно куда. Прочь от храма, от поляны, от плети и мужа.
Беги, Аану.
Лес пытается задержать, хватает за спутанные волосы кривыми лапами ветвей. Хлещет по лицу, разбивая его в кровь. И кровь льется из рваной раны, которая огнем пылает.
Беги.
– Стой!
Крик несется в спину. Подгоняет. И голос уже не принадлежит Кейсо. По моему следу идет Черный Янгар. И слышу треск ветвей. Конское ржание.
Меня не собираются отпускать.
– Да стой же!
Лес ставит подножку, и я падаю в густой кустарник. Острые ветви добавляют ран, и в сетях бересклета остаются пряди моих волос.
30 
