очень нудно 
49 
И я подумывала о том, чтобы выйти к ним, заговорить, но всякий раз останавливалась. Что я скажу вот этой женщине, которая, склонив колени у старой сосны, собирает бруснику? Пальцы ее красны и неуклюжи, а ягода в этом году мелкая, что бисер.
Я могу провести ее туда, где брусника уродилась крупной, но…
…женщина вскидывает голову, сдвигает красную косынку, повязанную узлом вперед, чтобы ниекке – лесной человек – голову не закружил, и хмурится.
А я вижу в ее глазах болотную гниль.
Вчера она тайком подбросила соседской корове паслену, потому что корова эта давала молока вдвое больше, чем любая другая. И соседка этим хвасталась.
Ерунда какая.
Но мне противно. И я отворачиваюсь.
Ухожу.
А на следующий день встречаю молодого охотника. Он доволен: четырех зайцев добыл. И на олений след стал, но…
Я подаюсь ближе и вновь цепляюсь за взгляд.
Не болото, скорее озерцо, которое только начало зарастать илом. Нравится ему девица одна, но она, гордячка, и смотреть в его сторону не желает. Других женихов ждет. И вот если распустить сплетню, что гордячка не так уж и горда, что готова она за бусы или браслеты серебряные с любым пойти, то поразбегутся женихи. И ничего-то ей не останется, кроме как выйти замуж за охотника. А там он уж сумеет припомнить ей былое унижение.
И сердце его, пускаясь вскачь от радости – хорошо придумал, – зовет меня.
Это ведь правильно будет – остановить зло.
Убить?
Даже если так… Я ведь хийси.
Но еще помню, как быть человеком. И снова ухожу.
Останавливаюсь, встретив совсем юную девушку, глаза которой чисты.
И почти решаюсь сделать шаг навстречу, но тут чистота сползает. Маска.
Все люди носят маски. И я умею видеть сквозь них. Вот только это умение обрекает меня на одиночество. Ведь и вправду не считать же подругой водяницу?
– Прелестненько! – зевнула лаакье и сонно потерла глаза. – Люди… вкусненькие. А что думают – какое тебе дело? Тебе есть надо, а то слабенькой будешь.
– Я не хочу есть людей.
По гладкой коже водяницы катились капли воды. Дождь шел второй день кряду, и моя шкура промокла насквозь. Я сбросила ее наземь, а сама забралась на ветку.
И наверное, мы с лаакье были похожи сейчас: нагие, белокожие и… неживые.
– Почему? – Она расчесывала мои волосы, вплетая в них тонкие жемчужные нити. – Люди вкусненькие. Попробуй.
И она снова зевнула.
Подступала зима, и омут, в котором она жила, уже расстелил перины ила. Скоро ляжет моя подруга на дно, позволит укрыть себя палой листвой, опутает волосами старую коряжину, чтобы весенним паводком не унесло, да и заснет. И мне так поступить советует.
Но я все же не медведица…
В тот день, когда лаакье не вышла из воды, я поняла, что осталась совсем одна. И звонкая многоголосица леса теперь вызывала только неясную печаль.
Вдобавок вернулись сны.
И в них мое одиночество оставалось за границей рук, таких надежных. И таких жестоких. Утром, силясь отогнать наваждение, я склонялась над водой. Она – тоже зеркало, в котором отражается мое лицо, перечеркнутое белой полосой шрама. Лекарства хватало до вечера. А затем сны возвращались. И утром я просыпалась в слезах и с шестигранной монеткой в кулаке. Следовало бы выбросить ее, но… я не находила в себе сил расстаться с подарком Янгара. А также не знала, чем занять себя.
И если первое время я радовалась, что мне нет нужды делать что-либо, то постепенно я стала сама искать работу.
Собрать стекло.
Избавить старую березу от вывернутой, иссохшей ветви.
Снять шары омелы с молодого дуба, у которого есть еще шанс выжить.
Просто обойти свои владения, убеждаясь, что все в них по-прежнему. Как вчера. Позавчера. За день до того. Отныне и навсегда. Я стала хозяйкой леса, пусть на поясе моем и не висели ключи от него. Да и пояса у меня больше не было.
Зато была неизъяснимая тоска.
Потому, когда синицы сказали, что на опушке моего леса появились люди, я решила взглянуть на них.
Глава 17
Поединок
Семь дней дал Янгхаар Каапо своему врагу и велел поставить шатер, достойный Олли Ину.
Раны его омыли, перевязали. И чтобы не было ни в чем укора, отдал Янгар дорогую одежду, сапоги из белого сафьяна, в которых только по коврам ходить, а к ним – шпоры посеребренные да коня из собственного табуна. И слуг приставил, как к гостю дорогому.
49 
