очень нудно 
55 
— Он — ничего. А вот Джованни голову свернет. И тебе. И мне. Поздно отступать, — женщина зачерпнула горсть тухловатой воды и плеснула в лицо спутнику. — Раньше думать надо было! Когда деньги из кассы брал. Когда играть шел! Когда…
— Ну прекрати… я о тебе думаю.
— Когда на каторгу попадал, то не думал, — договорила она, вытирая слезы мокрой ладонью. — А теперь, значит, думаешь. Заботливый… мы должны ему! И про этот долг нам не позволят забыть. Ясно?
Мужчина кивнул. До самого берега он не произнес ни слова.
Совсем в другой части города другой мужчина в старом плаще, наброшенном поверх мышастого сюртука, стучал в дверь. Три сильных и медленных удара. Россыпь мелких, едва слышных. И снова — сильные, оставляющие на грязном полотне полукруглые вмятины дверного молотка.
Открыли. Хрупкая женщина в китайском халате поклонилась и протянула лампу.
Мужчина вошел.
Миновав еще две двери и короткий коридор, украшенный двумя пропыленными гравюрами весьма пикантного содержания, он попал в просторную комнату, обставленную богато, но безвкусно. В синих шелках тонули зеркала, в которых отражались многочисленные свечи и вызолоченные статуи. Душно воняло благовониями и маслами. Задыхались в клетках канарейки, дребезжал клавесин. На сцене танцевали шлюхи, сонно, лениво, изредка встряхивая толстыми задами.
— Выбирайте любую, все девочки хороши, — мадам подошла сама. Постаревшая, она отчаянно боролась за остатки красоты, скрывая морщины и увядшую кожу под толстыми слоями пудры. Щедро рассыпала по лицу и шее мушки. Утягивалась корсетом. Рядилась в шелка.
Была отвратительна.
— Мне сказали, что у вас можно получить особый товар, — он заглянул ей в глаза, привычно отметив пустоту. Выгнила. Все в этом городе выгнили.
— Особый? У меня есть шведки. И мулатки. И дикарки из…
— Девственница, — он достал из кармана один из трех заготовленных загодя кошельков. — Мне нужна девственница.
Денег мадам не взяла, лишь поманила пальцем. Он двинулся следом. Он изо всех сил старался не смотреть по сторонам, но все равно видел.
Вот на кушетке развалилась старая толстая шлюха. Запрокинув руку за голову, она словно бы дремала, а пьяный старик старательно вылизывал складки ее брюха.
Вот молодчик в офицерском мундире на голое тело нахлестывает стеком двух черных девиц, а они хохочут и прыгают вокруг.
Вот тощая и плоская, запутавшаяся в черных ремнях, путана, тащит на поводке человека, и тот скулит, идет следом, норовя прижаться щекой к ее высокому сапогу…
Зачем он пришел сюда? Можно ведь было поручить…
Щелкнув, одно из зеркал, сдвинулось. За ним обнаружилась комната, не очень большая и обставленная тесно. Массивный стол у низкого окна. Высокий шкаф, на полках которого теснятся гроссбухи. Узкая кровать с тонким матрацем.
Двойной крест, мертвый, как и все в этом доме.
Мадам также молча указала на стол, и мужчина высыпал деньги. Считала она медленно, придирчиво вертела монеты над пламенем свечи, разве что на зуб не пробовала.
— Настоящие, — наконец не выдержал он.
— Верю. Но это не значит, что не буду проверять. Я вас вижу впервые. И полагаю, что встреча эта будет единственной.
— Почему?
— Вы не похожи на тех, кто приходит в мой дом. И вам он не по вкусу. Не лгите, шлюхи быстро учатся видеть ложь.
Он и не собирался лгать. Ему хотелось побыстрее завершить дело и убраться из этого места.
— Мне нужна девственница.
— Это я поняла. И у меня есть подходящий… товар. Даже трое. Семь. Девять. И одиннадцать лет. За эту сумму, — она тронула мизинчиком монеты, — вы можете провести ночь с любой.
— Не ночь. Совсем.
— Забрать?
— Да.
Молчание. По напудренному лицу нельзя понять, о чем она думает. Но мужчина и так знал: считает. Судя по хранящимся в борделе книгам, мадам очень хорошо считает.
— Я готов заплатить столько, сколько вы скажете. Это был задаток.
Брови, подчерненные углем, чуть приподнялись.
Если старая шлюха не согласится, он вырвет ей глотку.
— Зачем вам девочка? — спросила она, заглядывая в глаза. — Вы ведь не собираетесь с ней спать? Конечно, нет… тогда зачем?
— Какое тебе дело?
— Никакого. Я даже знаю ответ. Мне уже приходилось встречаться с такими как ты… с теми, кто устал следовать Закону Примирения. Правда, они были не столь придирчивы. Двести гиней.
55 
