очень нудно 
87 
Ульрик ерзает и тянет шею. Я разглядываю черный бархат крыльев, разрезанный белыми полосами. В этом рисунке чувствуется некая высшая гармония, но я пока не в состоянии уловить ее.
— Овечка, которая примеряет волчью шкуру, — говорит наставник, поворачивая коробку так, чтобы и Ульрик мог видеть. А я мне обидно. Мне хочется одному любоваться чудесной бабочкой. — В минуты опасности она складывает крылья определенным образом и прыгает, отчего ее принимают за паука…
Ульрик хохочет. Ему кажется глупым, что можно спутать бабочку и паука.
Я на рассвете пробираюсь в кабинет наставника. Я знаю, где он хранит коробки. Мне хочется сложить мозаику из крыльев, но те ломаются в руках.
Запоздалые стыд и раскаяние не спасают. Я собираю обломки мертвой бабочки в коробку, а ее подбрасываю в вазу рядом с комнатой Ульрика.
Там ее и находят при уборке. Ульрик твердит, что он не прикасался к коллекции, но ему не верят. Я же радуюсь, что избежал наказания.
Уже тогда я был испорчен и безответственен. И Эмили права — мне следовало хотя бы раз в жизни подумать о ком-то, кроме себя.
Например, о ней. Или о белых розах, что кивают, поддакивая мне.
— Дориан? Мне Эмили сказала, что ты здесь, — Ульрик вынырнул откуда-то сбоку. Схватил за плечи, тряхнув, выбивая из ступора. — Ты с ума сошел?
Да, наверное.
— На кого ты похож? О Всевышнего ради, пойдем!
Пойдем. Стены из кустов становились выше и выше, пока не сменились кирпичными, с рядом острых пик поверху.
— Рад видеть тебя, Ульрик, — сказал я, потому что молчать дальше было неприлично.
— А я совсем не рад. Ты понимаешь, что будет, если тебя узнают?
— Поздравляю тебя с помолвкой. Когда свадьба?
— Скоро. Тебя, значит, задело?
Раньше казалось, что да, но теперь я понимаю — нет. А была ли любовь? Я вообще способен любить?
— Хочешь вернуться, так? — Ульрик толкнул меня и, прижав к стене, оскалился: — Очередная игрушка надоела? Потянуло домой?
— Нет.
Просто с Эмили беда. И еще меня пытались убить. Зачем кому-то меня убивать? Я спросил у Ульрика.
— Думаешь, это я? — он понял сразу и вцепился в горло, продавливая когтями кожу. — Давай, скажи. Ты же всегда думал, что я мечтаю оказаться на твоем месте. Что только и жду, когда ты загнешься. А теперь мне ждать надоело, так?
Его злость передалась мне. Я оттолкнул Ульрика и, глядя в глаза, спросил:
— А разве тебе это не выгодно?
— Выгодно. Знаешь, я ведь не раз и не два об этом думал, — Ульрик пригладил волосы и надел перчатки. — Ты же мог умереть. От скарлатины или холеры. От краснухи. От пневмонии. От чего угодно. Все говорили, что ты слабенький. Берегли. И ты выжил. Счастье какое!
Наверное, если бы этот разговор состоялся немного раньше, мне было бы больно. Теперь я просто слушал, а когда Ульрик замолчал, переводя дыхание, задал вопрос:
— Значит, это все-таки ты?
— Я?! Придурок! О Светоносный, ты так ничего и не понял! — Ульрик вцепился в волосы, дернул, выдирая клок, как делал всегда, когда пребывал в состоянии, близком к бешенству. — Если бы я хотел тебя убить, Дориан, я бы убил. Это просто. Проще, чем ты думаешь. Ты ведь помнишь шлюп, который тебя подобрал? А теперь представь, что этого шлюпа могло бы и не быть.
Я представил. Я запутался.
— Если ты вернешься, — глухо сказал Ульрик, — я приму. Если скажешь, я уеду. В Индии, говорят, много возможностей для тех, кто готов рисковать. В Америке не меньше.
— Что ты такое говоришь?
— Я говорю, Дориан, что ты мой брат. И я скорее сдохну, чем причиню тебе вред. А теперь, если позволишь… — Ульрик резко поклонился. Сейчас он тоже уйдет, как ушла Эмили.
— Стой. Прости. Пожалуйста.
Не то. Не так я должен извиняться за то, что вытворил. Ульрик ждал. Он поправил манжеты, коснулся шейного платка, несколько примявшегося в результате нашей недавней стычки. А я молчал. Проклятье, я должен был извиниться, но не находил слов. Более того, я не чувствовал себя виноватым! Я сказал то, что следовало сказать. И услышал то, что хотел услышать.
— Я здесь из-за Эмили.
Ульрик вздрогнул.
— Мне показалось, что ей угрожает опасность.
— Н-неужели? Ты ошибаешься.
Я ошибаюсь. Я знаю, что часто ошибаюсь, но тем не менее мучившее меня предчувствие не исчезло.
87 
