Лёгкий, ненавязчивый романчик 
42 
И что с того, что клетка золоченая? Агнес не нужны его деньги. Она слишком независимая, слишком отважная, слишком… слишком Агнес, подумал он с болью. Только вот сейчас она не выглядела ни независимой, ни отважной. Она выглядела сломленной.
Сломленной. И сделал это он, Гаролд Эванс. Приручил ее, как и обещал.
И что теперь? Изобрести международный кризис и улететь в Лондон? Или сказать, что все будет хорошо? Ну же, Агнес, выпей пару таблеток аспирина и ложись в постель!
Постель. Он не мог позволить себе думать об Агнес в постели. Только не сейчас.
Затем мысли Гаролда приняли другой оборот. Разве не мечтал он, чтобы хоть одна женщина полюбила его самого, а не его деньги? Увидела в нем человека, а не миллионера? Агнес плевать на его богатство. Значит, пришло время показать ей человека, которого он прятал, сколько себя помнил.
Но действительно ли он этого хотел?
10
Гаролд глубоко вздохнул, положил руку на плечо Агнес и выговорил:
— Мне больно видеть, как ты плачешь… Что мне сделать, скажи?
Она ударила ладонью по калитке.
— Ты ничего не можешь сделать. Слишком поздно, неужели не ясно?
Обручальное кольцо, надетое им, холодно сверкнуло на пальце. Молясь, чтобы Бог даровал ему мудрость, Гаролд произнес:
— Я отнесу тебя в дом. Ты примешь горячую ванну, а потом я покормлю тебя овсянкой. С изюмом, сливками и горой сахару. Успокаивающая еда. Никогда не поздно поесть овсяной кашки, Агнес.
Она вытерла лицо ладонью и с укором взглянула на него.
— Овсяная каша?! Я говорю тебе, что мы совершили страшную ошибку, а ты твердишь мне о какой-то каше?
Чувствуя, как слова застревают в горле, зная, что делает то, чего прежде не делал, Гаролд сказал:
— Когда Рейчел наказывала меня, а я не понимал за что — это было еще до школы — наша экономка, миссис Томпсон, кормила меня овсяной кашей со сливками у себя в домике и позволяла погладить ее таксу. — Гаролд бросил взгляд поверх Агнес в темноту ночного сада. — Это была на редкость уродливая криволапая собака по имени Красотка, и я очень любил ее. Рейчел потом задавила ее возле дома. Сказала, что случайно.
— Ох, Гаролд…
— Не могу видеть, как ты плачешь, — повторил он.
— Ты рассказывал кому-нибудь про Красотку? — шепотом спросила Агнес.
— Конечно нет. С чего бы?
— Спасибо, что рассказал мне.
Он потер подбородок, чувствуя, как напряжено все его тело.
— Овсянка, Агнес. Лучшее, что могу предложить.
Она улыбнулась, увидел Гаролд с облегчением. Очень нежно он стер слезы с ее щек.
— Я очень хорошо готовлю овсянку. Единственное в кулинарии, в чем я могу претендовать на мировую славу.
— Я люблю, когда много изюму.
Они использовали слова, как мостики, чтобы спуститься из мира слишком сильных эмоций на землю. И это ему понравилось. Рейчел давно нет. И она не имеет никакого отношения к Агнес. Гаролд поднял ее на руки.
— Да ты не легкая, — проворчал он, стараясь не замечать ее аромата, мягкой руки, обнимающей его за шею, ее близости — словом, всего того, чего ему так не хватало несколько долгих месяцев.
Гаролд отнес ее в ванную.
— Я принесу твои вещи, — сказал он, не глядя на нее. Потому что начни он целовать — а именно этого ему хотелось больше всего на свете — то уже не смог бы остановиться.
— Спасибо.
Агнес неуверенно посмотрела ему вслед. Она не понимала, что происходит. Безумное желание сбежать исчезло. У Гаролда есть чувства, с удивлением подумала она. Но он похоронил их много лет назад из-за женщины по имени Рейчел. Если бы он не увидел, как она плачет, то никогда не рассказал бы ей о таксе по имени Красотка и овсянке.
Агнес задумчиво нахмурилась и подошла к зеркалу. Ну и страшилище! У нее была слишком светлая кожа, чтобы плакать хоть сколько-нибудь красиво: нос покраснел, на щеках выступили пятна. В душ, и побыстрее. Может, стоит надеть соблазнительную ночную рубашку, которую она купила. Если, конечно, хватит смелости.
Пять минут спустя с замирающим сердцем Агнес вошла в кухню.
Гаролд поднял взгляд. Кастрюля, полная овсянки с изюмом, вырвалась у него из рук и грохнулась на пол. Обнаженная Агнес стояла в дверном проеме…
— Агнес… — выдавил он.
— Мы можем поесть овсянки потом.
В ее голосе звенело волнение. В свете лампы один изгиб тела плавно перетекал в другой, под грудями и возле ключицы лежали неясные тени. Она не позирует, не старается быть соблазнительной, подумал Гаролд. Напротив, выглядит так, будто идет на заклание.
42 
